Все впереди

Нет, Зуев ничего не имел против уменьшительных суффиксов. Но каждый раз, когда она приезжала, ему вспоминался украинский анекдот о Мыколе, который «переночует та и уйдет. Сама не пойму, и чого ему треба? Ходыть и ходыть». Пересоленный флотский юмор оставил изрядный след. Зуев не заметил, как зародилась вполне простительная в его положении безудержная страсть к анекдотам. Впрочем, молчаливое добродушие по отношению к недостаткам других делало эту страсть вполне симпатичной для окружающих. И если строительство кораблей было в зуевской жизни «тяжелой индустрией», то анекдоты служили как бы «легкой промышленностью». Только здесь он шел уже не от современности к прошлому, а наоборот, от прошлого к современности. Однажды, случайно записав афоризм Юлия Цезаря, Зуев незаметно для себя начал коллекционировать анекдоты о знаменитых лидерах прошлого. В толстой тетради, которую он прятал в трюме трехпалубного фрегата, больше всего скопилось записей о Наполеоне. Далее шли прочие, а самые последние записи касались сегодняшних новостей.

Зуев, чтобы не забыть, наскоро записал несколько слов на бумажном клочке. Маневрируя, то пятясь назад, то объезжая препятствия, он добрался до кухни, где хозяйничала Наталья. Он подергал ее за подол:

— В субботу явятся Ивановы. Ты хочешь с ними увидеться?

— Славик, ни за что! — Наталья сделала энергичный жест ладонью около шеи. — Ни за что, миленький, мне на работку.

Он понял, что она опять «завязала», и не стал спрашивать, почему суббота у нее оказалась рабочим днем.

— А что, и Медведев придет? — спросила она, закуривая, и когда Зуев кивнул, рассказала, как встретила его в прошлый раз, на вокзале, как поцеловал он ей руку и купил целую кучу тюльпанов.

— Он ничего, видный еще мужчинка, — завершила она рассказ. — Не пойму только, зачем ему борода?

«И чого ему треба? Ходыть и ходыть», — опять припомнилось Зуеву.

— В бороде-то, говорят, вся сила, — сказал он. — Вот если у кота обстричь усы, он сразу перестанет ловить мышей.

— Неужели! Славушка, у нашего Мурзика вон какие усищи, а он все равно не ловит мышей.

— Это потому, что у вас нет мышей.

Наталья вздумала мыть голову. Она пела в ванной какую-то несуразицу из пугачевского репертуара.

Так было каждый раз: она приходила тихая (открывала своим ключом), а уходила шумная, посвежевшая. Она заряжалась его энергией. Она становилась моложе, и даже голос временно терял хрипоту. Зуев с грустью наблюдал за ее стремительным увяданием, подтрунивал над непостоянством ее многочисленных поклонников. Иногда он передавал им свои приветы. Ведь она докладывала ему о главных своих похождениях… Ей не приходило в голову, чего это ему стоило. Нет, она никогда не узнает, как он, не однажды, жигулевским пивом (привезенным ею же словно бы нарочно для этого) гасил свое бешенство, как душил в себе, словно змею, желание ударить ее костылем… А что мешало ему развестись с ней? Вроде бы ничего, особенно теперь, когда он стал совершенным калекой. Но он давно знал, что развод ничего не решает и ни от чего не освобождает…

— Славик, миленький, ты не откроешь, там кто-то звонит! — послышалось из ванной, но Зуев уже катился в прихожую. Для того чтобы повернуть рычажок замка, приходилось ставить коляску боком, после чего надо было откатываться, чтобы дверь открылась.

— Можно? — спросил Михаил Георгиевич, вытирая вспотевший лоб и уши.

— Тра-таа, тэ-тэ-тэ, тэ-тэ-тэ, тэт-тэ, тэт-тэ, тэ! — Зуев пропел туш, дирижируя сам себе. — Давненько я не играл с тобой в шашки. Входи, входи!

— Славик, кто там? — Наталья с закутанной в полотенце головой, в новом халате, вышла из ванной. — А, попался, который кусался!

— С легким паром? — игриво спросил Михаил Георгиевич.

— С легким, с легким, — пробасила Наталья. — Идите в комнату, сейчас поставлю чайник.

…Бриш провел у Зуевых более двух часов. Мало того, покинув Люберцы, он, не долго раздумывая, в тот же вечер проехал немалый путь «в сторону сельского хозяйства», как выразилась Наталья о местопребывании Димы Медведева.

Действительно, в такую сторону Бриш ехал впервые.

Маруся постучала в дверь медведевской комнаты:

— Митя, а тебя спрашивает какой-то профессор. В дом не идет, я звала. Такой высокий, як журавель. Нет, ты не подумай, я очень гарно звала!

Медведев глянул в окно и крякнул от неожиданности. За калиткой стоял Бриш, барабанил пальцами по «дипломату». «Интересно, сам назвался профессором или это фантазия Маруси, — подумал Медведев. — Что ж…»

Нужно было выходить на крыльцо, спускаться по трем ступенькам, идти по травяной тропке. Любое поведение при такой встрече, как считал Медведев, будет фальшивым, поэтому решил использовать дурашливую фамильярность и распахнул калитку:

— Здравия желаю, господин профессор!

Медведев не колебался в том, подавать или не подавать руку. Он даже не приблизился. Но у гостя был такой виноватый, такой жалкий вид, что приходилось опять придумывать, что делать и что говорить.

Калитка была открыта, но Бриш все еще стоял на той стороне.

— Нам надо потолковать, — сказал он, глядя в медведевскую бороду. — Ты не находишь?