Все впереди

Потрескивала печь. Скрипели над головой часы-ходики. Пальцы Алексея негромко выстукивали по клеенке. А глаз он все не открывал.

Открыл он их только тогда, когда почувствовал, что Таня стоит рядом.

Она стояла рядом и держала на руках — солдатиком — человечка в чепце и желтом одеяле. Человечек смотрел на Алексея, замахивался ручкой. Глаза у человечка были зеленые, но мутнее Таниных, нос утопал промеж щек…

— Его Алексеем зовут, — сказала Таня, улыбаясь. — Это в честь тебя, — добавила уже без улыбки и значительно поглядела на Алексея.

Из комнаты, еще сильнее ссутулившись, вышла Кирилловна, кинула за печь смятый ворох тряпок, прошла, не взглянув, через кухню, резко захлопнула за собой дверь. Потом и другую дверь — снаружи. И еще третью — калитку ворот.

Человечек в чепце испуганно прильнул к Таниной шее. А Таня вздернула подбородок, но продолжала смотреть на Алексея, слегка раскачиваясь из стороны в сторону: баюкала.

Алексей потер лоб ладонью. Откашлялся:

— Как же это… получилось?

— Не знаешь, что ли, как дети получаются? — закричала на него Таня.

И опять стала раскачиваться из стороны в сторону. Алексеев тезка, видимо, засыпал возле ее шеи, калачиком завернув руку себе за спину. Осторожно переступая, Таня протиснулась в щель приоткрытой двери, и Алексей увидел в зеркале ее склоненную спину, локти колдующих рук.

Потом снова вышла к нему. И сказала:

— Хочешь, провожу?

У калитки, на утлой скамье сидела Кирилловна. Поглядела на них. Только не так, как бывало — на обоих сразу, а порознь: сперва на Татьяну, затем на Алексея.

— Отец на пенсию не вышел? — спросила она.

— Вышел, — усмехнулся Алексей. — Мамаше непривычно, что отец сидит дома, с утра до вечера ругаются. Потеха…

— Ты заходи, Алеша, — помолчав, пригласила Кирилловна.

Алексей не очень уверенно кивнул. А сам почувствовал, что, может, следовало бы и добрее — надольше попрощаться с ней. Неплохая все же старуха.

Был вечер теплый, уже осенний, без ветра. Еще не до конца стемнело, а фонари зажглись. Окраинные старые деревья гнули над заборами поредевшие, сквозные кроны. Лиловые космы всякого уличного дыма — скопилось за день — недвижно висели над крышами. Темной заплаткой застыл в небе квадрат запоздалого бумажного змея, будто его там позабыли и ушли спать. С глубоким гулом все одно и то же кольцо вычерчивали алые огоньки над ближним аэродромом.

Алексей и Таня вышли переулком на Кооперативную. Здесь громыхали трамваи, светились витрины с тыквами и помидорами, возле кино спрашивали лишний билетик.

Навстречу все шли неторопливо прогуливающиеся пары. Рука об руку. Алексей подумал, что здесь как-то неловко идти просто рядом, и тоже взял Таню под руку. Она на это ничего не сказала.

У некоторых подъездов и подворотен, стайками, в светлых платьях, стояли девушки. У других — в темных костюмах — парни. В одной такой кучке высокий парень бренчал вполруки на гитаре, остальные смотрели на струны.

Когда Алексей и Таня поравнялись, парень бренчать перестал, приподнял за козырек маленькую кепку и сказал Тане:

— Привет.

Она, не повернув головы, ответила.

Может, Таня локтем почувствовала, как вздыбились мышцы согнутой руки Алексея, — она медленно повернула к нему бледное от фонарного света лицо, свела брови, сказала спокойно:

— Это не он.

Долго шли молча. Потом Таня спросила:

— Ты, Алеша, где думаешь устраиваться?

— Не решил еще, — оживился Алексей, потому что его и самого этот вопрос, конечно, интересовал. — Я ведь служил в танковых, ремонтировал моторы. Теперь в дизелях разбираюсь. Хотелось бы к технике поближе… А тут местпром, глухота. На сахарных заводах работа сезонная. — Засмеялся: — К вам, что ли, на кондитерскую идти?

— Не надо к нам.

— Не пойду… Я еще в армии думал — совсем адрес сменить. На Урал или в Сибирь. Ребята разъезжались, очень звали: там знаешь какие дела!

Алексей выпростал руку, достал папиросу, зажег. Добавил глуше:

— Только тогда я рассчитывал — вместе. С тобой.

Кооперативная улица кончилась, упершись в Береговую. И здесь они остановились, прислушались, как плещется, омывая сваи, небыстрая речная вода.

— Алеша, я тоже хочу, чтобы ты уехал. Даже не советую — прошу…

— Мешать буду? — зло скрежетнул зубами Алексей

Таня открыла рот — ответить, но раздумала и только вяло махнула рукой: мол, разве иное услышишь?

Деннов, ощущая в пальцах мелкую, вырвавшуюся только сейчac, поганую дрожь, почувствовал, что, если она, Татьяна, заплачет, он может ударить ее…

Но Таня не заплакала. Она открыто смотрела на него. И уже упрямо повторила:

— Ты уезжай. Прошу.

Алексея почему-то обрадовало это ее смелое упорство. Ведь такой он ее и знал, еще девчонкой. Настойчивой, смелой и правой даже тогда, когда не права. Большая потеря — потерять такую.

А может быть, Татьяна… все-таки вместе?

Похоже, будто она знала, что он так скажет. Но ответила, не колеблясь:

— Нет. Ни к чему. Ничего не поправишь, Алешка… Езжай один. У тебя — все впереди

«Потерять. Потерять такую — вот что впереди… Или уже позади?» — соображал Алексей, часто глотая дым папиросы.