Все золото Колымы

Сколько раз твердили миру, что не бывает только положительного героя или отпетого злодея. В каждого из нас, грешных, намешал Господь Бог для разнообразия всего, что оказалось под рукой: и сахара, и сольцы, и перчика, и уксусом все это сдобрил. Если отвлечься от этого общего рассуждения, то я лично ненавижу, когда на меня смотрят сверху вниз! Так что зря развеселился гражданин Филонов, заставив меня раньше намеченного вступить в разговор.

— Ошибаетесь, Юрий Самойлович. Про покупку в городе Электростали вам товарищ Енукашвили рассказал для примера. А вот о беззубцовой фестивальной серии пятьдесят седьмого года, о серии «Проекты высотных зданий», трех блоках типа один семидесятого года мы можем предметно побеседовать. Как показало начало разговора, юридически вы подкованы, эрудиции не занимать, о смягчении наказания в случае чистосердечного признания вам известно. Дело, конечно, не наше — суд принимает окончательное решение, насколько признание искренне…

Ну, вот теперь все в порядке — Юрий Самойлович, как ему и полагается, стал маленьким-маленьким, но военное искусство требует непременно предоставлять противнику возможность отступления. Иначе сопротивление будет, что называется, до последней капли крови.

— Вижу, ситуация вам ясна, проверим готовность к чистосердечному признанию. Интересует такая тема: Николай Федорович Ильин в вашей жизни…

Филонов становится еще меньше. Подобно хамелеону, он каждую минуту меняет окраску: то краснеет, то багровеет, то приобретает какой-то лягушачье-зеленый цвет. Если бы он только подозревал, что мы почти на равных и что наша беседа напоминает детскую игру «холодно-жарко». Условия очень простые: я должен догадаться, что в словах Филонова правда, что — полуправда, что — чистая ложь. В свою очередь, он тоже пытается по моей реакции сориентироваться в своих показаниях. Филонов, подобно игроку плохой футбольной команды, откровенно тянул время, стараясь выиграть каждую минуту, будто на нашу беседу отведено всего девяносто минут.

— А какие у меня могут быть дела с Ильиным? По сравнению с ним мы все нищие. У него коллекция… Если продавать — правнукам на жизнь хватит, — Юрий Самойлович даже глаза мечтательно прищурил. На секунду он забыл и о неприятностях, нависших над его особой. Приходится его возвращать к прозе жизни.

— Юрий Самойлович, что-то не клеится разговор. О коллекции Ильина нам известно…

— А что рассказывать? Кое-что перепадало, как говорится, с барского стола. Однажды семь блоков Васнецова мне продал. В то время нового каталога еще не было, реализовали материал по полтора-два прейскуранта. Так он мне, стервец, продал товар за один и восемьдесят пять прейскуранта. За такую цену я только из уважения блоки взял. Чтобы свои пятнадцать процентов иметь, я целый месяц в Измайловский парк на базар ходил. А тут еще беда — каталог вышел, сразу снижение цены. Наколол, одним словом, меня Николай Федорович на сотню… Царство ему небесное…

4

Похоже, это проклятое дело вмешалось и в мою личную жизнь. Вчера из-за него поссорился с Надей и не исключено, что недели две семейные отношения будут развиваться в немом варианте. Угрозу «я с тобой не разговариваю» (вариант: «нам не о чем говорить») Надя приводила в исполнение всего два раза. Это у нее высшая мера наказания. Но в тех случаях я, по крайней мере, не чувствовал себя виноватым. Ну, срочно вызвали на происшествие, не смог дозвониться, в результате Надя простояла возле кинотеатра «Форум» полчаса и познакомилась с кинофильмом «Москва слезам не верит» в одиночку. Теперь ситуация посложнее. Впервые в жизни какой-то курсант в благодарность за десяток внеплановых занятий испанским языком — Надя преподавала работникам иновещания на радио — преподнес ей два билета на остродефицитный спектакль «Юнона и Авось» (увидев название этой пьесы, я теперь вздрагиваю и на глазах седею). Она готовилась к культпоходу целую неделю, проверяла, не совпадает ли он с моим дежурством. Все было сотню раз обговорено, а в день спектакля я просто забыл про него и просидел весь вечер на скамейке Гоголевского бульвара, размышляя над делом Ильина. И добро было бы дело, а то ведь — одни миражи. Самое простое — закрыть его и все: свидетели подтверждают, что ничего не похищено, ничего не поломано из имущества покойного, ни у кого из наследников никаких претензий. Что же мне мешало? Я пытался сформулировать все причины, не позволявшие это сделать. Я сидел, и в голове моей прокручивались, словно на магнитофонной ленте, фразы из бесед с друзьями, родственниками и знакомыми Ильина. Фразы выскакивали из черноты памяти крошечными чертиками и вопросительными знаками маячили передо мной, помахивая куцыми хвостиками, будто плюшевые эрдели.

Ильин-младший: «Николай Федорович был постоянным и последовательным человеком во всем. Он считал, что мода в филателии, как в одежде, приходит, уходит и снова возвращается…»

Участковый инспектор Леван Енукашвили: «…В шестьдесят третьей, понимаешь, гражданина Самохвалова за нарушение паспортного режима привлекали… Между прочим, очень «Кавказ» уважал…»