Всегда буду рядом

На Таню, после школы окончательно переселившуюся к деду, это «молодые, занятые», конечно, не распространялось.

Сейчас Таня отошла к раковине, включила воду, чтобы не слышать голосов из прихожей, и принялась старательно мыть тарелки. В голове стучало только одно: «Вот сейчас все разойдутся – и спать, спать»… Последние дни, когда дед был совсем уже плох, она почти не спала, а потому сейчас находилась в каком-то полусомнамбулическом состоянии. Это, наверное, было и к лучшему, – навалившееся на Таню оцепенение притупило все чувства, и она почти не ощущала боли. Знала, это придет позже. Обязательно придет, будет обухом шарашить по голове каждый раз, когда она будет натыкаться в квартире на дедовы вещи или когда зазвонит телефон и голос в трубке попросит позвать Якова Андреевича, а ей придется как-то выдавить из себя:

– Он умер.

Сейчас же Таня ощущала лишь странную пустоту и свинцовую усталость, от которой подгибались колени.

Дед слег в последние дни зимы. Как-то утром Таня привычно собиралась на швейную фабрику, куда поступила после окончания своего текстильного отделения. Именно там, в отделе «Ткани», она и проводила теперь пять дней в неделю. Сочиняла какие-то узоры – зайцев и мишек для детского текстиля, полосы и клетки – для взрослого, цветы и листья – для отделочных тканей. А вернее сказать, тупо просиживала штаны – фабрика медленно загибалась, выпускала полторы вещи в месяц, и все любовно придуманные Танины узоры сразу же отправлялись в архив, до лучших времен. Зарплата была копеечная, такая, что по новым временам на нее едва можно было купить палку финской салями химически-алого цвета. Да и эти жалкие гроши постоянно задерживали, выплачивая от случая к случаю. Если б не дедовская военная пенсия и не переводы, которые Таня брала в недавно открывшемся по соседству издательстве на подработку, непонятно было, как бы они с дедом протянули. Таня все чаще задумывалась о том, что надо бы уйти к чертовой матери с этой дурацкой фабрики и полностью посвятить себя переводам, раз уж так вышло, что за это хоть что-то платят, но что-то мешало ей это сделать. Может, некое смутное ощущение, что эти ее нарисованные зайцы и мишки были последним, что хоть как-то имело отношение к миру искусства, к которому она всегда хотела принадлежать.

Так или иначе Таня продолжала каждое утро исправно ездить на фабрику. Вот и в тот день она привычно надевала шапочку перед зеркалом и застегивала пальто, сетуя про себя, что запахнуть его становится все труднее – надо на какую-нибудь диету сесть, что ли. Дед, уже позавтракавший, сидел в кресле со своей обычной беломориной и разворачивал утреннюю газету. А потом вдруг как-то сухо крякнул – и папироса, вывалившись из пальцев, шлепнулась на ковер.

– Дедуль, ты чего там? – окликнула Таня из прихожей.

Принюхалась, уловив в воздухе запах горящей синтетики, бросилась в комнату и увидела, что дед как-то неловко сгорбился, скособочился в кресле, очки съехали по мясистому носу вниз, а возле кресла тлеет занявшийся от папиросы палас.

Охнув, Таня быстро затоптала занимающийся огонь и тут же схватила телефонную трубку.

– Ну а что вы хотите, моя дорогая? – сказала Тане хмурая врачиха из поликлиники. – Семьдесят пятый год да плюс контузия. Это естественный процесс, ничего не поделаешь. Микроинсульт, видимо, усугубил ситуацию, а в целом…

Тане же странно было – как это, естественный процесс? Ведь еще неделю назад дед был бодрым, с утра отправлялся по магазинам, пытаясь отыскать хоть что-нибудь на опустевших полках, потом кое-как варганил нехитрый обед, дожидался Таню с работы. И все это под вечное попыхивание папиросой и бормотание себе под нос каких-то забавных куплетов военных лет.

Теперь же дед как будто разом лишился всех сил. Говорил суетившейся вокруг него Тане:

– Я подремлю, чегравка.

И все спал, спал… А Таня часами просиживала рядом с ним – на фабрике удалось взять отпуск за свой счет – и прислушивалась к вырывавшемуся из посиневших губ хриплому дыханию. А однажды не выдержала, задремала – а когда проснулась, дед уже не дышал.

– Тань, – в кухню заглянула Кира. – Тебе помочь чего-нибудь? А то мы с Владкой по домам собираемся.

Таня покачала головой:

– Ничего не надо, спасибо вам, что пришли.

Бытовая суета – готовка для поминок, посуда, уборка после гостей – казалась спасительной. В нее можно было погрузиться и не думать ни о чем. Не чувствовать…

Дверь в прихожей снова хлопнула. А потом в кухню заглянула мать и заговорила ласково:

– Танюша, ты как, бедненькая моя? Совсем умаялась? Иди, доченька, посиди, отдохни.

Таня хотела было отказаться, но затем, выключив воду, прошла в комнату. Миша, очередной материн кавалер, которого той удалось-таки заарканить на постоянной основе, выставив в качестве весомого аргумента в пользу бракосочетания беременный живот, сидел у стола, склонив плешивую голову, и катал по скатерти пробку от винной бутылки. Из соседней комнаты доносились вопли сводного братца, четырехлетнего Женьки.