Всегда буду рядом

– Но как же? – тут же возразила мать, снова заговорив ласковым голосом. – Ведь это же очень дорого, нам тогда почти ничего не останется. А тут район хороший, зеленый. Ты к нему привыкла…

– Не перебивай, пожалуйста, – повторила Таня, стараясь не сорваться на крик. – Мне нужна большая однушка в центре. Но с одним условием. Чтобы я никого из вас там не видела – ни тебя, ни твоего Мишу, ни братца Женечку. Никого.

– Ты что же это такое?.. – начала мать.

Но снова всунувшийся в дверь Миша ее перебил:

– Вера, помолчи. Хорошо, мы согласны.

* * *

Я хорошо помнила Танькину однушку в старом доме в одном из арбатских переулков. Я приехала к ней туда вскоре после ее переезда. Окна в квартире были огромные, а за окнами виднелись голубые, розовые, зеленые старинные дома в лепнине, крыши с пологими скатами, чердачное окошко, над которым кружили голуби. В пустой комнате по углам брошены были сумки и коробки с нехитрым Таниным скарбом. На выгоревших обоях темнели прямоугольники от некогда висевших тут картин и фотографий – следы чьей-то чужой, незнакомой, прошедшей в этих стенах жизни.

Сама Танька, когда я приехала, сидела на полу, привалившись спиной к стене, и смотрела в установленный в противоположном углу, тоже на полу, телевизор. Рядом с ним подмигивал зелеными лампочками видеомагнитофон – какой-то совсем допотопный, видимо, тот самый, что еще в восьмидесятых где-то по знакомству оторвала ее мать. Фильм, что шел на экране, был мне смутно знаком – какая-то простенькая американская мелодрама: он любит ее, она любит его, но вмешивается неумолимая судьба. В данный момент главный герой протянул руку героине и закружил ее в каком-то замысловатом, но удивительно красивом, живом, брызжущем энергией танце.

– Таня, ну как ты? – спросила я.

И Танька, не поворачивая головы, отозвалась рассеянно, как завороженная:

– Подожди, подожди… Сейчас…

И я поняла, что она так же жадно, напряженно следит за всеми движениями танцующей на экране пары, как следила когда-то за своим любимым Нуреевым.

– Как этого актера зовут? Я не помню… – протянула я, опустившись на пол рядом с ней.

– Брендон Эванс, – ответила она, не глядя на меня. – Ты посмотри, как он двигается. Знаешь, я читала, что он учился в балетном училище, был невероятно талантлив, но что-то не сложилось…

– Ага, – кивнула я, без особого интереса разглядывая нового Танькиного кумира.

Нет, мужчина на экране действительно был очень хорошо собой, легок и грациозен, но пришла я сюда не для того, чтобы восхищаться искусством.

– Таня, – негромко позвала я. – Таня! – и, не дождавшись ответа, взяла с полу пульт и выключила видеомагнитофон.

– Ты чего? – обиженно взвилась Танька.

– Тань, ты ела сегодня? – спросила я.

И та вздохнула и опустила глаза.

Я отлично знала, что после смерти деда и размена его квартиры Танька впала в совершенно депрессивное состояние. Почти не выходила из дома, отказывалась от встреч со мной и Кирой и, кажется, с каждым днем все глубже погружалась в засасывающее ее болото тоски.

– Тань, так не пойдет, – увещевала я ее через полчаса, чуть ли не насильно впихивая в нее только что пожаренную яичницу. – Ты посмотри на себя, ты же еле ноги передвигаешь.

– Подумаешь, может, похудею, – вяло отмахнулась она.

– Ага, тут тебя и найдут – в пустой квартире, среди неразобранных вещей, прекрасную, стройную и мертвую, – невесело пошутила я.

– Влад, а зачем мне это все? – внезапно произнесла Танька, отодвинув от себя тарелку.

– Что – все? – не поняла я.

– Ну вот это все, – она неопределенно повела рукой. – Вся эта жизнь, зачем, а? Я мечтала танцевать – не вышло. Хотела стать художником – стала, ага. Каждый день зайчиков рисую для детских распашонок. Единственный человек, который меня любил, – идиотский роман с Ванькой на втором курсе я в расчет не беру – умер. Дом у меня отобрали. Ты, правда, считаешь, что мне есть ради чего просыпаться по утрам, есть, выходить на улицу?

– По-твоему, лучше неделями сидеть на полу и в телевизор таращиться? – спросила я.

– А чем хуже? – дернула плечом Танька.

Я помолчала, разглядывая устилавший пол старинный, вытертый от времени паркет. Психотерапевт из меня был, честно признаться, не очень. Да и особым оптимизмом я в те годы уже не отличалась, а значит, увещевать Таньку оглядеться по сторонам, восхвалять красоту нашего бренного мира и клятвенно заверять, что все обязательно будет хорошо, я не могла. Однако очевидно было, что умывать руки, бросать ее в таком состоянии тоже было нельзя. В те годы до Москвы еще не докатилась американская мода на психотерапевтов и вкусные антидепрессанты, а тащить Таньку в районный психдиспансер мне, разумеется, в голову не пришло бы. И я лихорадочно соображала, чем могла бы ей помочь.

– Так, давай по пунктам, – начала я. – Фабрику свою ты ненавидишь, платят тебе там копейки, да и то задерживают. Так уходи!

– Куда? – уныло протянула Танька.

– Да куда угодно, в любой кооператив, мало их сейчас, что ли?