Всегда солдат

- Пан полицай! - раздался поблизости голос пленного из рабочей команды. - В бараке хлопец лежит, встать не может.

- Давай его на носилки и к траншеям! - приказал полицай.

- Так он еще шевелится и трошки балакает. Жалко, живой человек…

- Я тебе дам, жалко! Неси, говорю! Пока донесете, дойдет. Живых девать некуда - видишь, весь двор забит, а ты с каким-то доходягой канителишься.

Послышался топот ног. Потом тишину прорезал тонкий задыхающийся крик:

- Товарищи, пожалейте… Я живой… Я встану… Я жить хочу!

- На том свете поживешь. Даже в раю, за свои страдания, - отозвался полицай и захихикал, довольный своим остроумием.

Больного вынесли во двор. Бледное, без единой кровинки лицо, завалы на щеках, лихорадочный блеск в расширенных от ужаса глазах. Растопленное золото солнца и лазурь неба ударили несчастному в глаза. Он зажмурился, вцепился костлявыми пальцами в края носилок, рванулся из последних сил. Носилки накренились, и пленный упал на землю.

- У, собака! - рассвирепел полицай и носком сапога ударил больного под ребро.

Несчастный глухо, натуженно охнул, вскинул затуманившиеся глаза к солнцу и сразу сник.

- Готов, - заметил один из носильщиков.

Другой потрогал пульс и возразил:

- Нет еще. Дышит…

- Давай, чего встали! - заорал полицай.

Пленного, точно мешок, бросили на деревянные носилки и потащили к траншеям.

- Видел? - обратился ко мне полицай. - Если мало, сходи к траншеям, полюбуйся!

Разыгравшаяся только что трагедия укрепила мою решимость: бежать, и как можно скорее. Я понимал, [86] что с моим здоровьем долго не протяну здесь. Не боялся, что быстро ослабею - я был очень вынослив, - но головокружения и обмороки могли доконать меня. Один затяжной обморок на глазах у полицаев - и не миновать траншеи.

- Что ж, - оторвал меня от невеселых мыслей Виктор, - думай не думай, сто рублей не деньги. Идем посмотрим, как охраняется лагерь.

Утешительного ничего не нашли. Лагерь в два ряда был обнесен забором из колючей проволоки. Вывешенные на столбах дощечки с черепом и скрещенными костями предупреждали о том, что через проволоку пропущен электрический ток. За забором пленных караулили овчарки. С площадок вышек выглядывали тонкие дула пулеметов.

- Да-а, охрана по всем правилам, - со вздохом отметил Клементьев. - Нужно искать какой-то другой способ.

- Остается один: попасть в рабочий батальон. Гитлеровцы восстанавливают вокзал. Возможно, оттуда бежать будет легче.

- Попробуем, одно ясно…

Виктор оборвал фразу и остановился как вкопанный.

- Посмотри, Серафим, - сдавленно прошептал он.

Мы находились позади бараков. Вначале я не понял, чем вызван ужас, прозвучавший в словах товарища. Прямо перед нами была длинная траншея. Она пересекала лагерь по всей его ширине. На дне, углубляя траншею, копошились пленные из рабочей команды.

- Смотри правее, - подсказал Виктор.

Я повернул голову и невольно зажмурился. В считанных метрах от нас из земли торчали головы, руки, ноги. Верхний ряд трупов был едва присыпан. У меня зашевелились волосы, а по спине точно провели ледяным рашпилем.

- Идем! - я сильно дернул Виктора за рукав.

- Непостижима человеческая жестокость, - тихо произнес Клементьев.

- Человечество тут ни при чем. Это фашизм! [87]

«Добрый» немец

На следующее утро мы ушли разбирать завалы на железнодорожной станции. Но и здесь пленных охраняли не менее тщательно, чем в лагере. Территорию вокзала опутывали два ряда колючей проволоки, через каждые пятьдесят - сто метров стояли часовые с автоматами. На станции вместе с нами работали «цивильные немцы» из тех, кто жили в Советском Союзе, но с приходом гитлеровцев переметнулись на их сторону. Эти тоже следили за пленными, руководили группами.

Ровно в двенадцать немцы прервали работу и принялись за обед. Триста граммов хлеба на брата, вместо полутораста лагерных, мы должны были получить у своего руководителя. Сбросив с носилок последнюю груду битого кирпича, я и Клементьев подошли к немцу. Он сидел в проломе окна и уже ел. На бумаге в тарелочках лежали масло, сало, каша, в толстой фарфоровой кружке с традиционной немецкой надписью «Пей на здоровье» ароматно дымился настоящий черный кофе.

Я сглотнул слюну, чертыхнулся.

- Зачем ругаешься? - вежливо по-русски произнес немец. - Не надо. Я получил свое, вы получите свое. У нас всюду железный порядок.

Он взял в руку шестисотграммовую буханочку черного хлеба и подбросил ее.

- Это вам, двойная порция. Работа тяжелая, работали вы хорошо и заслужили.

Немец улыбнулся, но в глазах его таилось коварство. Я насторожился. Да и предисловие мне не понравилось.

- Заслужили, так давай, - грубовато сказал Виктор и потянулся за буханкой.

Немец отдернул руку и положил хлеб на бумагу.

- Пляшите - тогда получите.

Он взял бутерброд, откусил и стал пить горячий кофе, причмокивая и дуя в кружку. Мы молчали.

- Пляшите, - повторил немец.

Мы круто повернулись и зашагали прочь. От голода меня начало мутить. Я подошел к колонке и [88] вдоволь, пересиливая себя, напился воды. Это немного помогло, сосущая боль под ложечкой чуть утихла.