Всегда в бою

— А все-таки? Вы знали соотношение сил? Почему вы сидели, как мыши в норе, имея против каждого нашего солдата пятерых своих? Плохая разведка?

— Все плохо! — ответил он. — Это конец. Нет больше великой Германии. Нет! Немецкая нация сказала свое последнее слово.

— Ну, это уж слишком, — сказал я. — Вы и подобные вам никак не олицетворяют Германию. Ваше поражение обернется победой немецкого народа. Так считаем мы, коммунисты.

— Да, да, я знаю! Мне говорили, ваша армия брала Кенигсберг?

— Брала.

— Блестящая операция, — признал пленный генерал. — Провели по-суворовски. Помните: пуля — дура, штык — молодец?

— Помню. Кстати, Суворов брал и Берлин. И говорил: русские прусских всегда бивали. Помните?

Заукен выронил монокль и опять долго с ним возился. Потом спросил:

— А Фишхаузен?

— Что Фишхаузен?

— Он цел, этот город?

— Не очень. Там шли жестокие бои.

— Бог мой! — воскликнул он и заплакал. Это было странно. Впервые в жизни я видел плачущего генерала. В чем дело?

— Вы не поймете меня, — пояснил он. — Фишхаузен — моя родина. Там жили мои деды и прадеды. Родовое поместье, парк, каскад прудов. Жизнь и обычаи, сложившиеся веками. Все было и ничего нет. Я исконный пруссак, я дворянин. Разве вы можете это понять?

— Нет, — сказал я, — не могу. Я крестьянский сын и коммунист. Меня приучили трудиться, приучили уважать честный труд, уважать людей труда независимо от их национальной принадлежности. Мне не понять, почему вы, вторгнувшись к нам, испепеляли целые города не моргнув глазом, а теперь, когда война пришла к вам в дом, плачете? Где логика?

— Ах, какая тут логика, — ответил он. — Вы молоды, а уже генерал-полковник, у вас все впереди. А я стар, у меня все в прошлом.

Он был очень расстроен, этот сентиментальный барон, твердил про старинный дом, про стены, увитые плющом, и зимние вечера у камина. А я слушал и мысленно представлял, что было бы со мной, попадись я в его руки в сорок первом…

У меня имелось к нему несколько деловых вопросов, но я решил отложить этот разговор и пригласил Заукена к столу. Однако и рюмка водки не встряхнула прусского барона. Он еще больше раскис, и говорить с ним стало не о чем.

А я думал уже о будущем. Война с гитлеровской Германией закончилась нашей полной победой, и жизнь продолжалась уже под мирным небом. Советским людям под руководством ленинской партии предстояло восстанавливать народное хозяйство, разрушенное войной, осуществлять грандиозные планы коммунистического строительства, обеспечивающие новый взлет экономики и культуры страны.

В те дни мы обобщали опыт боевых действий. И я с особой теплотой вспоминал своих однополчан, героев-гвардейцев — и тех, кто мужественно, не щадя своей жизни, отстаивал Москву, и тех, кто проявил великий наступательный порыв при освобождении родной земли. Сколько пройдено ими фронтовых дорог, сколько пролито крови и пота, сколько выиграно трудных сражений… Почти четыре года на переднем крае, почти четыре года в непрерывных боях. И вот она, наша победа!

* * *

В Москву, на Парад Победы, мы ехали через Кенигсберг. Воспользовавшись остановкой поезда, обошли улицы, посетили форты, казематы которых еще хранили запах пороха. Потом мне неоднократно случалось бывать в этом городе — ныне Калининграде. И каждый раз я шел на одну из площадей и подолгу стоял перед высоким гранитным обелиском, воздвигнутым в честь солдат Великой Отечественной войны.

На обелиске выбита надпись. Я знал ее наизусть, но читал снова и снова:

Вы прославили Советскую Родину,

И Родина будет славить вас вечно.

Отечество воспитало вас героями,

И геройски бились вы за Отечество.

Ваше мужество было беспримерным,

Ваша воля была непреклонной,

Ваша слава — бессмертна!