Всегда возвращаясь домой

– Учти, кроме вредности, еще существует лень, – куда проще объяснить, чем поинтересоваться. А помимо вредности и лени, есть еще тщеславие – люди не могут допустить, что не знают, куда она пошла, вот и говорят с уверенностью: она отправилась на Ключ-Гору, она ушла в Вакваху, она улетела на Луну! Ох, не знаю я, куда она пошла, зато знаю кое-какие причины, по которым ничего не знающие люди непременно будут утверждать, что уж они-то знают все.

– А почему же она сама ему ничего не сказала, когда собиралась уходить?

– Вот этого не знаю. А ты хорошо знаком с Уэтт?

– Нет. Я работаю с Камеданом.

– Она такая же красивая, как и он. Когда они поженились, люди называли их Авар и Булекве. Когда они танцевали во время Свадебной Ночи, они были похожи на Людей Радуги. Все смотрели и удивлялись.

Она показала пальцем: старая толстая кошка кралась вдоль участка, по самой его кромке прямехонько к кошачьей мяте. Сахелм бросил в кошку желудь и попал ей в пушистое брюхо; кошка высоко подпрыгнула и бросилась прочь вдоль ручья. Сахелм засмеялся, и Дьюи тоже. На ветвях дуба, где-то высоко затрещала сойка, ей откликнулась белочка. Пчелы в зарослях лаванды гудели так, словно там все время что-то кипело и бежало на плиту.

– Лучше бы ты не говорила, что она улетела на Луну, – проговорил Сахелм.

– Мне и самой жаль, что я глупость сболтнула. Не подумала, вот с языка и сорвалось пустое слово.

– Мальчик тоже из Дома Обсидиана, – сказал Сахелм.

Не зная о том, что сын Уэтт болен, Дьюи не поняла, почему Сахелм сказал эти странные слова. Она уже устала от бесконечного разговора об Уэтт, ей хотелось спать после того, как она насытилась салатом, и после всего этого длинного жаркого дня. Она попросила:

– Пожалуйста, последи немножко за котами, а? Если тебе, конечно, пока что делать нечего. А я вздремну.

На самом деле она не заснула и время от времени посматривала на Сахелма из-под ресниц и упавших на лицо прядей волос. Он сидел неподвижно, скрестив ноги, положив руки на колени, с совершенно прямой спиной. Он был значительно моложе Дьюи, но сейчас, сидя вот так неподвижно, юнцом не выглядел. Когда он о чем-то рассказывал, то всегда казался мальчишкой; когда застывал в неподвижности – стариком, старым камнем.

Подремав немного и чувствуя себя отдохнувшей, Дьюи сказала:

– Хорошо ты сидеть умеешь.

– Меня этому хорошо научили – сидеть, смотреть и слушать, – ответил он. – Когда я подростком учился в хейимас Желтого Кирпича в Кастохе, мой учитель говорил мне, что нужно сидеть достаточно неподвижно и достаточно долго, чтобы увидеть каждое движение и услышать каждый звук во всех шести направлениях, а самому стать седьмым.

– И что же ты увидел? – спросила она. – Что услышал?

– Вот здесь, сейчас? Все и ничего. Разум мой был неспокоен. Он не желал сидеть неподвижно. Он все время бегал туда-сюда, как белка вон там, в ветвях дуба.

Дьюи рассмеялась. И подобрала с травы утиное перышко, скорее даже пушинку, легкую, как дыхание. Она сказала:

– Твой ум – белка, а Уэтт – потерянный белкой желудь.

– Ты права, – сказал Сахелм. – Я думал о ней.

Дьюи дунула на перышко, и оно, взлетев в воздух, плавно опустилось на сушащиеся травы. Потом она заметила:

– Становится прохладно.

Встала и пошла проверять, насколько подсохли травы, собирая их в широкие плоские корзины, похожие на подносы, или связывая в пучки, чтобы потом подвесить и досушить. Она сложила плоские корзины одну на другую стопкой, и Сахелм помог ей отнести их в кладовую, которой пользовались фармацевты из Общества Целителей. Кладовая находилась неподалеку от северо-западной городской площади и была похожа на землянку – наполовину вкопанная в землю, с каменными стенами и крышей из кедровых бревен. Все дальнее помещение в ней было занято травами, сушащимися и уже высушенными. Дьюи, войдя в кладовую, запела песню и, развешивая и раскладывая новые травы, допела ее до конца, почти прошептав про себя последние слова.

Стоя в дверях, Сахелм сказал:

– Ну и пахнет здесь. Прямо голову потерять можно.

– Прежде чем разум научился видеть, он познал запах и вкус, а также прикосновение, – откликнулась Дьюи. – Даже слух – тоже своего рода прикосновение к предмету, только очень легкое. Очень часто в этом Доме человек должен закрыть глаза, чтобы научиться видеть.

– Зрение – это дар солнца, – сказал молодой человек.

– И луны тоже, – сказала целительница.

Она дала ему пучок сладкого розмарина, чтобы носить в волосах, и, протягивая траву, сказала:

– Именно то, чего ты боишься, тебе и нужно, по-моему. Мне не хотелось бы отдавать тебя Мельникам, человек из Кастохи!

Сахелм взял веточку розмарина и понюхал ее, но ничего не сказал.

Дьюи вышла из кладовой и направилась к себе, в дом Сохранившийся при Землетрясении.