Всегда возвращаясь домой

– Я ее видел, – сказал Сахелм.

– Пожалуйста, ступай к Целителям, – уговаривал его Камедан. – Я боюсь брать мальчика с собой, боюсь и оставить его дома одного. Остальные там все с ума, видно, посходили и не желают ничего предпринять!

Глядя на Камедана в упор, Сахелм повторил:

– Я видел Уэтт. Я видел твою жену. Она стояла возле твоего дома. У северо-восточных окон.

Камедан сказал лишь:

– Мой мальчик умирает, – и выпустил руки Сахелма. Тот не смог устоять на ногах и снова упал на колени. Камедан повернулся и бегом бросился назад к своему дому.

Он влетел в комнату, подхватил ребенка, завернул его в одеяло и понес к дверям. Шамша бросилась за ним, накинув одеяло на плечи, седая, с растрепанными волосами, падавшими ей на глаза.

– Ты что, спятил? С ребенком же все в порядке! Что это ты делаешь? Куда ты его несешь? – Потом она влетела в комнату к Фефинум и Таи, громко крича: – Муж вашей сестры сошел с ума, остановите же его!

Но Камедан уже выбежал из дома и устремился к хейимас Змеевика, к Целителям.

Там не было никого, кроме Дьюи, которая в полнолуние спать не могла. Она читала при свете лампы.

Камедан сказал перед дверью нужные слова и вошел, неся на руках ребенка.

– Этот мальчик из Первого Дома, по-моему, очень болен, – проговорил он, обращаясь к Дьюи.

Дьюи встала, приговаривая, как это делают все врачи в подобных случаях:

– Ну-ну-ну, посмотрим-ка, что у нас тут такое?

Она не торопилась и была спокойна. Показала на тростниковую лежанку, и Камедан положил мальчика туда.

– Он у тебя задыхается? Весь горит? Похоже, лихорадка, да? – спрашивала она и, пока Камедан отвечал на ее вопросы, наблюдала за мальчиком, который почти совсем проснулся, очень испугался и тихонько хныкал. Камедан же спешил выговориться:

– Прошлую ночь и за ночь до этого он горел как в огне. Днем жар у него спадает, но стоит луне взойти, он снова и снова зовет мать. Но никто в доме не обращает на это внимания, все твердят мне, что с ним все в порядке.

Дьюи сказала:

– Отойди-ка вон туда, на свет. – Она пыталась заставить Камедана хоть ненадолго оторваться от ребенка, но несчастный отец ни за что не хотел оставить его хотя бы на миг. Тогда она велела ему: – Говори, пожалуйста, спокойнее и тише. Один маленький человечек очень хочет спать, а еще он немножко напуган. Как давно он живет в Лунном Доме?

– Три зимы, – отвечал Камедан. – Его имя Торил, но у него есть прозвище, мать зовет его Анютины Глазки.

– Ну что ж, хорошо, – сказала Дьюи. – Да, такой мальчик с золотистой кожей и хорошеньким маленьким ротиком действительно похож на цветочек. Так, ну сейчас-то у нашего цветочка никакого жара нет или почти никакого. Дурные сны ему снятся, верно? Плачет по ночам и просыпается, верно? Так было? – Она говорила неторопливо и спокойно, и Камедан отвечал ей почти таким же тоном:

– Да, он плачет, даже когда я беру его на руки, и становится ужасно горячим.

Целительница сказала тогда:

– Видишь, здесь очень тихо, и свет здесь спокойный, и человек здесь засыпает очень легко… Пусть он теперь поспит. Иди-ка сюда. – На этот раз Камедан последовал за ней охотно. Они остановились на другом конце комнаты, возле лампы, и Дьюи сказала: – Ну а теперь вот что: я ничего как следует не поняла; пожалуйста, расскажи мне снова, что у него не в порядке.

Камедан заплакал и сказал:

– Она не приходит. Он зовет, но она не слышит и не приходит. Она ушла навсегда.

Мыслями Дьюи все еще была в той книге, которую читала до прихода Камедана, а потом все ее внимание целиком переключилось на ребенка, так что лишь когда он заплакал и сказал эти слова, она наконец вспомнила, о чем ей рассказывал днем в тени дуба Сахелм.

Камедан продолжал, на этот раз громче:

– Бабушка ребенка говорит, что все в порядке, не о чем беспокоиться, но как это: мать исчезла, ребенок болен – и не о чем беспокоиться!