«Всегда же со мною твой образ...»

Море дает тебе спокойствие. Оно необходимо тебе даже в большей степени, чем мне. Не нужно приписывать мне, Аль мой, и таких мыслей о «проступке», которым ты называешь свой отъезд. Тебе нужно было уехать, и, как всегда, я была только эгоистична, когда хотела этой поездки. И если мой эгоизм, мой инстинкт сохранения остатков равновесия, дал тебе радость видеть море, спокойно думать твоими строчками — это дает мне маленькую радость наряду с приходом, посте­пенным, правда, спокойствия. Время мое не ушло. Ты прав. Я тоже увижу море в 1937 г. после пятилетней разлуки с ним. Об этой встрече я мечтаю, как может мечтать девушка о многих еще непонятных вещах. Я знаю, что дает море, и нель­зя так надолго безнаказанно уходить от него.

Буду искренне рада, если оно даст тебе столько, сколько давало мне всегда. Оснований для твоих тревог нет. Дыши легко. С квартирой по-прежнему (...). Харин говорит, что теперь мы не в его власти. Даже квартплату будет взимать ВИМ. Оказывается, в этой комнате поселились ВИМовские рабочие.

Слышу тебя. Приезжаю рано домой, даже так рано, что успеваю хоть 40 минут побыть в лесу. В 11 мы с Линой уже в кровати. Но почему-то спится, как всегда, когда нет тебя в комнате, очень тревожно. Просто не спится. (...)

Купила какао. Пью по утрам, по примеру Лины, с маслом.

Что касается коньяка, то его выпил Лазарь Каплан, почему-то пожелавший навестить меня в выходной день. Он и без работы, и без крыши. Не понравилась мне немного его слишком большая осведомленность о ситуациях моих (работа). Не знаю, чем вызвана была эта откровенность. Но это мелочь.

Ты не оставил мне доверенности. Каким путем получать деньги?

Большая просьба к тебе. Настаиваю на выполнении. Если что-нибудь коснет­ся ограничения твоего, вызванного недостатком денег, — телеграфируй. Я полу­чила за Данилова — они у меня лежат. Зарплата почти не расходуется. Вообще у меня в этом отношении без задоринки. (... )

Сердце меня беспокоит только изредка, но к врачу пойду обязательно. Будь спокоен. Уточнила для себя даже срок визита.

Хочу для тебя много хорошего, как в тот выходной день, день, когда уезжал, о чем не сказалось.

Возьми его безоговорочно.

Основное — спокойствие. А не спокойнее ли остаться в гостинице?

Женя.

Лина передает тебе привет. Не забывай и ты об этом в письмах.

1936. (Без точной даты. — Т. К.)

(...) Сегодня был сон. Во сне была ты, было много хорошего яркого солнца. После грозы оживали деревья и трава. Улыбались капли росы. Мы шли, взявшись за руки, как дети, смеясь, улыбаясь, радостно и светло находя губы, заставляя улыбаться и оборачиваться прохожих.

Сегодня был день. В дне было много солнца и никакой работы. Я ходил около Невы, смотрел на первую зелень, радовался нежной улыбке северной весны. Почему не было тебя? Бессмысленно. Ведь я чувствовал тебя, руку твою в своей, ловил на губах у тебя слово, звал на губы улыбку. И она была. Расцветала ясно, как весна.

А вечером в Александринском я плакал. Хотелось пожать руку соседу, схватить на руки старушку Корчагину, расцеловать хирурга Кречета, спасшего наркома.

Прекрасно и велико искусство. И в этот вечер я очень ярко почувствовал смысл настоящей человеческой жизни, полноценной, радостной и простой.

Ушло отупение от моей невразумительной работы, исчезли налипшие частицы пошлости и цинизма, налипшие в результате безразличия и к себе, и к жизни.

Радость больших человеческих чувств пришла ко мне. Я почувствовал рож­дение слов, смятение чувств, предшествующее этому. Мне хочется закрепить это. Сделать этот вечер нашим, общим, как и все. Но тебя нет, родная. Пусть же сегодня ночью уйдут эти слова к тебе.

Дай мне руку, моя славная, родная, безгранично близкая девочка!

Обними эту родную, неспокойную башку. Дай мне глаза свои, руки свои. Послушаем тишину, послушаем себя и наше.

Иди ко мне. Иди!

(Подпись)

13.08.1937. Новороссийск.

Сегодня после четырех дней дороги был на море. Именно сюда мне нужно было приехать, в место совершенно новое, ничего не возбуждающее в памяти, не обязывающее к разговорам и знакомствам. Может быть, это в дальнейшем будет обременительно, но сейчас кажется изумительно просто и хорошо пройтись по улице, влезть в воду, посидеть на бульваре, подумать в номере над строчками — отдавая отчет только себе одному. Молча.

Коробка, которую я занимаю в гостинице, выходит окнами на главную улицу города — «Улицу Советов». Тут есть вполне приличная и доступная столовая и кондитерская, где за стакан какао, молока и сдобу спросили 2 р.18 коп.

(...) Оказывается, что дней в моем распоряжении осталось не очень много. Но если я сумею сохранить душевное равновесие и использовать их возможно эффективнее, то будет довольно.