Всего 33. Звезды Мировой Кинорежиссуры

Только на первый взгляд все это выглядит преувеличением. В мексиканских, аргентинских мелодрамах и мыльных операх, если вдуматься, не меньше невероятного. Альмодовар, после Кесьлевского и наряду с Ларсом фон Триером, верит в открытые эмоции и в то, что европейское кино призвано их возродить. Альмодовар ввел мотивы маргинального кино в общедоступный контекст, которому не способны сопротивляться даже отъявленные ханжи. Молотом тотального кича он разбил все границы между полами, между жанрами, между ужасным и смешным, между жизнью и смертью.

Фильм Альмодовара — очевидный лидер конкурса — объединил две непримиримые категории: эстетов и публику.

Не столь коммуникативны, но столь же явно отмечены клеймом виртуозного мастерства новые картины Дэвида Линча, Такеси Китано, Джима Джармуша. Каждая из них дает обновленную формулу истощившегося к концу века гуманизма. Каждый из этих культовых режиссеров перепрыгнул сам себя. "Пес-призрак: Путь самурая" печален, как все фильмы Джармуша, но в то же самое время этот современный вестерн о киллере-философе прикольнее, чем Тарантино, и легко обгоняет его на поворотах.

Супермен Такеси Китано ("Кикудзиро") заставил зал полюбить специфический японский юмор и проглотить сентиментальность сказки о дружбе затерянного в джунглях мегаполиса мальчугана с обаятельным шалопаем без возраста.

У Динча (Straight Story, которую можно переводить и как "простую", и как "настоящую", и как "правильную" историю), хромой старик, ветеран второй мировой по фамилии Стрэйт прочесывает на допотопном тракторе пол-Америки, чтобы помириться и посидеть под звездным небом с умирающим братом. При всей разности авторов, в этих фильмах неожиданно возникает общность на каком-то новом уровне.

Наконец, более изысканный и претенциозный Атом Эгоян ("Путешествие фелиции") рассказал в общем-то добрую историю о том, как встретились и мирно разошлись юная, немного беременная девушка и профессиональный серийный убийца.

Из всех этих живых классиков только Альмодовар был удостоен скромного приза "за режиссуру". Который он, артистично скрыв обиду, предложил разделить с Джармушем, Эгояном, Линчем — всеми, кто остался вообще без наград и кого даже физически не было в зале на церемонии закрытия.

В то время как именитые режиссеры представили высокопрофессиональные и политкорректные опусы, в каннской программе неожиданно появились как будто бы периферийные, скорее провокативные, и тем не менее весьма значимые работы. Это — "Человечность" француза Бруно Дюмона. И это — "Розетта" братьев-бельгийцев Люка и Жан-Пьера Дарденнов.

Первая из них получила Гран-при жюри (в свое время увенчавший шедевры Висконти и Тарковского). Вторая, что и вовсе сенсационно, отхватила "Золотую пальмовую ветвь", которая так и не досталась в свое время ни Бергману, ни тому же Тарковскому.

Герой фильма Дюмона — полицейский не от мира сего, он же современный Христос. Принимая на себя вину за грехи человечества, он садится в тюрьму за друга — убийцу и насильника. Фильм можно воспринимать и как сатиру на французскую полицию, но при этом он остается высокой метафорой, вырастающей из шокирующих гипернатуральных сцен — в частности, сексуальных. Добиваться столь впечатляющего эффекта на замедленных, как бы статичных кинематографических планах, умел в свое время лишь Антониони. При этом Дюмон ухитряется еще и стилизовать их под экспрессионистскую живопись.

Когда за лучшую мужскую роль наградили не Боба Хоскинса, не Фореста Уитекера, а уволенного военнослужащего Эмманюэля Шотта, сыгравшего главную роль в "Человечности", стало окончательно понятно, что Дэвид Кроненберг решил учинить скандал.

Когда приз за женскую роль разделили между Северин Каньель из той же "Человечности" и бельгийкой Эмиль Декуэн, в не менее шоковом натуральном ключе сыгравшей безработную парию в "Розетте", стал очевиден высокий градус концептуальности в решениях жюри. Обе исполнительницы — простые "фабричные девчонки": одна расфасовывает консервы на холодильном заводе, другая, правда, хотела быть профессиональной актрисой, но пока не стала.

И было вполне логично, что социально-гуманистической "Розетте", снятой ручной камерой в модной манере датской "Догмы", досталась в итоге "Золотая пальмовая ветвь". Такой силы свист стоял в фестивальном Дворце только в 1960 году, когда награждали феллиниевскую "Сладкую жизнь" (чересчур смелую по тем временам).

В сущности Канн в очередной раз подтвердил репутацию фестиваля, который делает возможной открытую и плодотворную конфронтацию радикальных представлений о том, что есть кино, с традиционно-консервативными.

Присуждение приза за лучший сценарий создателям фильма "Молох" — Юрию Арабову и Александру Сокурову — вполне вписывалось в этот радикальный контекст.