Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают

Почему же мне не приходило в голову остерегаться прежде всего своего отца, который теперь давал мне деньги, чтобы я мог купить себе галстук, носовые платки с моим вензелем, шляпу? Он вел себя по отношению ко мне очень предупредительно, и Мариэтта — счастливая оттого, что ей не нужно тратить ни су из той суммы, которую она при нас положила в банк — без труда привыкла к тому, что я не брал у нее ни франка. Максим тоже воспринимал вещи именно так. Я был его сыном, а одновременно он отодвигал меня на второй план при обсуждении наших интересов, которые он в один прекрасный день самым естественным образом перевел в хорошо известную ему деловую сферу. От меня же ничего не требовалось. Максим сам излагал проект, ловко его обосновывал, ставя себя на мое место. Какие могли быть возражения со стороны юноши моего возраста, не имеющего никакого опыта в коммерции? Однако я явно чувствовал, что Мариэтта ускользает от меня. Она больше не слушала меня. Она слушала Максима, делившегося с ней своим проектом. Да еще каким проектом! Проектом приобретения бара в квартале Капитолия. Великолепного бара, прекрасно расположенного, с выплатой стоимости в рассрочку… Мы пошли туда, посмотрели на него. О! Вот когда я вдруг понял, что за игру ведет этот человек! Если бы он хоть любил Мариэтту! Но в том-то и дело, что он не любил ее… Он взял у нее ее деньги и посадил ее за кассу. Что и говорить, для него это было выгодное дельце, а Мариэтту, бедняжку, привлек мираж этого бара. Она вернется к тому, с чего начала. Только теперь она становилась «патроншей». Что можно к этому прибавить? Все это происходило весной. Было тепло, я сопровождал Мариэтту в банк, к нотариусу, бродил с ней по улицам…

Когда мы заходили выпить кружку пива в кафе, мне казалось, что оно принадлежит ему, что его хозяином является Максим… При таком раскладе для меня и в самом деле не оставалось больше места.

— Да что ты говоришь? — возражала Мариэтта.

— Ну и какое же место?

Об этом она еще не подумала. Мы спросили у Максима… А у меня на уме были деньги, которые она взяла; с собой и которые я уже почти привык считать нашими общими деньгами. Я не осмеливался ей в этом признаться. Тем не менее мысли мои постоянно возвращались к этим деньгам. Меня унизили, распорядившись ими без моего участия. Что за грустные дни! Утешить меня во всех моих разочарованиях не могли бы ни работа в баре, ни удивительное открытие в самом себе столь неожиданных чувств.

И как это я мог поставить себя в такое положение? Я только что заметил это, но заметил в тот момент, когда уже было трудно что-либо исправить. Как же я сожалел о том, что впутал своего отца в эту историю! Разве я не должен был, прежде чем связываться с ним, вспомнить, какое неприятное впечатление он произвел на меня в самую первую нашу встречу?

Ах! Он уже больше не был ни скромным, ни веселым. Он распоряжался. Он с фамильярностью говорил о «заведении», полный сознания собственного достоинства и оригинальных соображений. Послушать его, так «заведение» это и был он сам. Он был самым лучшим из трактирщиков. Все увидят, как он возьмется за дело. А я уже это видел, так как у бара Мариэтты было название: «ЗА ВСТРЕЧУ».

— Ну что, сынок? — спросил меня Максим, показывая на вывеску.

Я вспоминал нашу встречу, за которую мы чокались с утра до вечера в день нашего отъезда, так что мне его шутка пришлась не по вкусу.

А он воскликнул:

— Вот это настоящее название для бара. «За встречу!» Идешь ты, скажем, по улице, голова у тебя болит, и ты встречаешь приятеля, подружку, да кого угодно… кого ты давно не видел… Приятно же ведь. И что в таком случае люди решают делать? Ясно что: направляются пропустить по стаканчику.

— Разумеется, — поддерживала его Мариэтта.

Все ее мысли теперь были заняты работой аппаратов, протиранием зеркал и стойки, развешиванием по стенам репродукций в позолоченных рамках, которые бесплатно поставлялись оптовыми фирмами.

Я больше не узнавал ее. Неужели это была она, прежняя Мариэтта, отчитывающая за что-то служанку? Она уже не занималась мною, как раньше… О! Что касается меня, то я мог усесться в баре и смотреть из окна на улицу, разглядывать булыжную мостовую, книги, разложенные букинистом напротив… Меня не заставляли работать. Я годился разве только на то, чтобы выполнять мелкие поручения, а вечером Мариэтта вместо того, чтобы вознаградить меня за праздность своими ласками, которыми она меня удерживала, едва оказавшись в постели, тут же засыпала, разбитая усталостью.