Всего один век. Хроника моей жизни

Весной 59-го года мама задумала вести учет нашим домашним расходам, но больше двух месяцев не выдержала. Тем не менее в желтой общей тетради сохранилось несколько ее записей, сделанных, в частности, накануне Масленицы и женского праздника 8 Марта (в рублях):

Селедки — 47.75 (кг)

Семга — 17.60 (200 г)

Мука — 9.30

Дрожжи — 1.00

Яйца — 2.00

Сметана — 7.50

Подсолнечное масло — 3.00

Водка — 15.00

Вино — 20.00

Молоко — 2.90

Гусь — 34.00

Лимон — 3.50

Хлеб — 1.20

Огурцы — 2.00

Апельсины — 14.00

Шпроты — 8.50

Мясо — 22.00 (кг.)

и т. п.

За месяц были куплены такие предметы домашнего обихода:

Туфли — 180.00

Платье х/б — 300.00

Штапель — 240.00

Мыло — 12.00

Зуб. паста — 5.00

Полотенца — 36.00

Бюстгальтер — 25.00

Трико — 41.00

Комбинация — 58.50

Сода и «Новость» (для стирки) — 19.00

Лекарства — 20.00

Пудра — 5.00

Одеколон — 14.00

и т. п.

Среди прочих расходов были:

Такси — 15.00

Машинистка — 20.00

Театр — 25.00

Билеты в кино — 10.00

Газ-электричество — 40.00

Телефон — 25.00

Метро — 5.00

и т. п.

Мы с мамой вместе получали две с половиной тысячи рублей и на жизнь (без крупных трат) вполне хватало.

Смягчение социального климата выразилось не только в появлении «Иностранки», но и отразилось на всей печатной продукции! Зять Хрущева — Алексей Аджубей сделал из зашоренной «Комсомольской правды» занятную «Комсомолку» с человеческим лицом, а из официозных «Известий» вполне читаемую газету с иллюстрациями. Толстые журналы мало-помалу стали вторгаться в ранее запретные темы и сферы. «Новый мир» опубликовал новеллу Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича», прорубившую окно в ГУЛАГ.

В «Иностранной литературе» все чаще публиковались произведения писателей из капстран. Как раз в ту пору мне попал в руки роман испанского автора Луиса Ландинеса «Дети Максимо Худаса». Эта книга случайно оказалась в редакции, ибо в Испании у власти еще был одиозный каудильо Франко, и книги оттуда у нас не выходили с 36-го года, с времен испанской Гражданской войны.

Роман, написанный живыми и легкими акварельными красками, мне сразу понравился. К тому же драматичный сюжет «из тяжелой жизни бедных испанских крестьян при франкизме» позволял «пробить» книжку в печать, пройти заслоны Чаковского и Гослита. Я уже освоила редакторское ремесло и с его изнанки.

Мною овладело желание попробовать себя в переводе, о чем я давно подумывала и кое-что сделала в Аргентине.

Чаковский поправил на носу очки, помолчал, прикидывая, какие политические дивиденды (или неприятности?) может принести опубликование вещи неизвестного испанского автора, и в конце концов дал добро на перевод. Моим внешним редактором стал Овадий Герцович Савич, старый поэт-переводчик, участвовавший в испанской Гражданской войне.

Журнал заключил со мной официальный договор о переводе.