Всего один век. Хроника моей жизни

Пока мама была больна, я забросила все дела и хотела перенести защиту на осень, но, поправляясь, она сама подгоняла меня с авторефератом и говорила, что предстоящая «радость вливает в нее силы». Могла ли я опустить руки? В солнечный майский день она со мной и моими друзьями приехала в университет на Моховой.

Защита проходила в Круглом зале на третьем этаже. На середине зала — стол, вокруг которого — члены Ученого совета во главе с Будаговым. За ними расселись гости, перед ними я развесила листы ватмана с лингвистическими схемами, которые вычерчивала не менее месяца. Чтобы подавить волнение, мне пришлось проглотить две таблетки элениума. И вот — в зеленом костюмчике от (вернее — «из») ГДР я предстала перед советом мудрецов с указкой в руках.

Наследственно звучным голосом я докладывала тезисы автореферата и зачитывала свои ответы оппонентам. Старички из Ученого совета отрывали носы от стола и с каким-то недоуменным интересом поглядывали на меня. Профессор Дмитрий Евгеньевич Михальчи, с которым в составе филологов МГУ я ездила в 61-м году с докладом об испанском языке Латинской Америки в Кишинев на Первое всесоюзное совещание по романскому языкознанию, с одобрением покачивал головой. Это меня вконец успокоило и на мажорной ноте — с благодарностью в адрес научного руководителя и всех уважаемых членов Ученого совета — я завершила свое сольное выступление в Московском государственном университете им. Ломоносова.

Мой профессор Будагов был явно доволен: и результатами голосования (один черный шар при семи белых), и тем, что все его аспиранты доходят до финиша, даже те, что из юристов.

Но еще больше, несказанно больше была рада мама. Ее осунувшееся после болезни, но все еще молодое для ее 64 лет лицо светилось счастьем, когда она, подавшись вперед, смотрела, как коллеги по аспирантуре и институту с цветами поздравляют ее Маргонечку. А я была рада вдвойне.

Отец не мог прийти, ибо давно был прикован к постели облитерирующим эндартериитом. Последние годы он обитал у Марьи Петровны и после защиты прислал мне поздравительное письмо, которое оказалось прощальным.

Привожу полностью это написанное неровным почерком на желтой бумажке письмецо в довольно пафосном тоне, но — я это знаю — искренне и от души.

Дорогая Маргариточка!

От всего сердца рад за тебя, горжусь тобой и поздравляю с колоссальным успехом. Эта, в полной мере заслуженная тобой победа говорит о твоих больших способностях и целеустремленности. Только благодаря себе ты вышла на большую дорогу, и теперь ты должна сделать передышку и как следует отдохнуть.

Еще раз поздравляю тебя и желаю всего наилучшего.

Целую тебя

Отец.

16.XII.68

Он поздравил меня словно с того света, ибо датировано письмо не 67-м, а 68-м годом, — но на эту дату его уже не будет в живых.

Весной следующего, 68-го года отца должны были положить в больницу для ампутации ноги. Марья Петровна в панике звонила маме: «Лидия Александровна, что делать? Куда его везти? В районной больнице зарежут!»

Моя эмоциональная мама, становившаяся в тяжелые минуты удивительно решительной, сняла телефонную трубку, набрала номер то ли Минздрава, то ли Мосгорисполкома и официальным голосом заявила: «Тяжело болен Лауреат Государственной премии… немедленно доставьте его в приличную больницу…»

Отца отвезли в Институт Склифосовского, отняли ногу, но сердце не выдержало, и вскоре после операции он умер.

Иван Герасимович Былинкин окончил свою земную жизнь семидесяти четырех лет 12 августа 1968 года. Он меня любил и был очень талантливым, но очень несчастным человеком, который не по своей воле лишился любимой профессии (химика) и не нашел семейного счастья. Иногда отец напоминал мне Треплева из чеховской «Чайки», разве что Треплеву не пришлось зазря побывать в тюремных застенках. Царствие ему небесное.

Осенью 67-го года Президиум ВАК подтвердил решение Совета МГУ о присуждении мне ученой степени кандидата филологических наук.