Всего один век. Хроника моей жизни

Однако четкое видение сюжетов этих книг совсем не значило, что мне хотелось их писать. Не было охоты еще глубже погружаться в тот самый мир, что окружал тебя денно и нощно, фотографировать двойное дно ближних своих. Если говорить о других жанрах, то фантастика меня мало интересовала, а загадывать детективные шарады на милицейском материале тоже не влекло. По тем же причинам не тянуло и к психоанализу, к воспроизведению романтических историй, где инженер Ваня любит бухгалтершу Маню, а Маня любит летчика Саню, который не любит ни Маню, ни Ваню. Романтика все равно не уводила от современности и осточертевшего быта. Тем более что меня всегда интересовали дальние страны, то, что уводило в совсем иные миры и к людям с другим, как сейчас говорят, менталитетом, но о них можно было только читать.

И вот наконец нашлось то, что незаметно и как-то само собой стало раскрывать передо мной — гораздо четче и ярче, чем просто чтение — жизнь и характеры людей из другого мира и одновременно давать выход моему творческому беспокойству; начинало служить благодарной сферой приложения разных накопленных знаний, постепенно увлекая меня все больше и больше и оказавшись тем видом искусства, с которым мы, кажется, нашли друг друга.

Да, речь идет об искусстве художественного перевода, то есть о переложении иностранной художественной литературы на русский язык.

Казалось бы, все просто и ясно. Умеешь читать иностранный текст и можешь связно говорить по-русски — садись и строчи русские слова. Ан нет, мало «своими словами» изложить мысли автора, надо улавливать нюансы смысла, слушать музыку стиля и подчиняться общей тональности оригинала.

Перевод, как всякое искусство, имеет свои законы, но потенциальный мастер перевода должен иметь и специфические переводческие способности, в частности слух, ассоциативность и образность мышления, и т. п. Не о таланте сейчас речь, а о том, что с опытом каждый переводчик-профессионал так или иначе утверждается в собственных принципах перевода, которые либо меньше, либо больше отвечают объективным законам этого нелегкого искусства.

Что касается меня, то еще на ранней стадии освоения переводческой профессии я уверилась в том, что главным принципом перевода является необходимость ввести в русскую литературу «кусок чужой литературы» так точно и верно (по всем параметрам), но так раскованно и легко, чтобы переведенный текст, не утрачивая национального духа и узнаваемости автора, повторил у нас успех, выпавший этому произведению на родине.

Одним словом, писатель-переводчик должен уподобиться канатоходцу, танцору на проволоке, которому надо выкидывать, соблюдая равновесие, те же коленца, что и сочинителю на его твердой родной земле.

Я не зря употребила термин «писатель-переводчик», ибо под пером мастера перевода рождается вовсе не копия и не клон оригинала, а некое своеобразное произведение, которое, воспроизводя «лицо» автора, тем не менее отражает индивидуальность переводчика, его трактовку принципов перевода. В этой связи припоминается такой любопытный факт: из двенадцати версий романа «Анна Каренина» на английском языке читательское признание получили всего лишь два варианта, то есть два разных перевода, у каждого из которых — свой автор. Один из них сделал блестящий и точный перевод текста Льва Толстого на английский, а другой сделал эффектный свободный перевод «под Диккенса», который тоже был принят «на ура».

В последнем случае в основу перевода положен принцип свободного изложения и толкования оригинала, и тот, кто делал такой перевод, не стремился самоотверженно стать alter ego автора подлинника, а потому его справедливее считать не писателем-переводчиком, а писателем-пересказчиком. Речь, понятно, не идет о тех деятелях от литературы, которым вообще не под силу освоить искусство литературного перевоплощения и не до размышлений о принципах перевода.

Не вдаваясь в причины того или другого подхода к переводческой работе, можно сказать, что русский вариант романа Габриеля Гарсия Маркеса «Сто лет одиночества» издания 1960 года более близок к пересказу, чем к адекватному переводу на русский.

Кстати, интересен тот факт, что маститые писатели, как правило, не отрешаются от собственного стиля, если им случается делать литературный перевод. Приведу забавный пример, снова помянув Льва Толстого.

На обложке изданного в 1908 году в Москве сборнике афоризмов Лабрюйера, Ларошфуко и других авторов надпись: «Перевод с французского Г.А. Русанова и Л.Н. Толстого». Вот один из тех афоризмов Лабрюйера, который почему-то параллельно переведен и профессиональным переводчиком Гавриилом Андреевичем Русановым, и Львом Николаевичем Толстым.

Вариант Русанова: «Люди, хитрящие с нами, раздражают нас в особенности тем, что считают себя умнее нас».

Вариант Толстого: «Мы раздражаемся в особенности на тех, которые хитрят с нами, главное за то, что они считают себя умнее нас».

Наш могучий классик не посчитался с афористичностью текста и не изменил собственной замысловатой манере письма.