Всей землей володеть

Взяв племянника за руку, великий князь потащил его за собой в хоромы, приговаривая:

— Отца твово, Всеволода, паче прочих люблю я за ум, за норов его. Ну вот, тут и жить будешь, — указал он на просторную светлицу с окнами в сад. — Велю тотчас челяди рухлядишку[166] твою, бельё принести.

Шедший следом воевода Иван шепнул что-то Изяславу на ухо. Великий князь насторожился, нахмурился и, вмиг забыв про племянника, вышел вместе с воеводой из покоя. Владимир остался в светлице один.

Княжич осмотрелся, выглянул в окно. Роскошный княжеский сад, утопающий в зелени, окружён был забором, за которым виднелась широкая пыльная дорога. По ней взад-вперёд сновали всадники и телеги, гружённые спелыми грушами, яблоками, сливами.

В саду росли высокие яблони, на ветвях которых заманчиво блестели налитые соком красные и жёлтые плоды.

Владимир выбежал на крыльцо, юркнул через калитку в сад и ловко вскарабкался на одно из деревьев. Сочные, сладкие яблоки быстро утолили его голод.

— Эй, что ты там делаешь?! — раздался вдруг снизу тонкий голосок.

Под деревом стояли две маленькие девочки в нарядных голубых платьицах. Одна из них, рыженькая и белотелая, на вид была лет двенадцати-тринадцати, а другая, та, что говорила, златоволосая, со смешным вздёрнутым носиком, казалась ровесницей Владимиру.

— А ну, слезай оттудова. — Золотоволосая девочка погрозила ему кулачком. — Вот я пожалуюсь дяде, что ты яблоки рвёшь и сад разоряешь.

Владимир нехотя спустился с дерева. Девочка подошла к нему и примирительно спросила:

— Ты, стало быть, и есть Мономах?

Владимир смутился.

— Никакой я не Мономах, а Владимиром меня звать, — ответил он недовольно.

— А у нас все тебя Мономахом кличут, — сказала девочка и, высунув язык, подразнила его: — Мономах, Мономах!

— Чего дразнишься? Ну, Мономах, так Мономах. Мать моя в самом деле из рода Мономахов. Мономах, значит, Единоборец по-гречески. Что в том смешного? — Владимир удивлённо пожал плечами.

Девочка звонко рассмеялась.

— Ты-то кто такова будешь? — спросил он.

— Вышеслава я, сестра твоя двухродная, — ответила златоволосая.

— А сия — подружка твоя, что ль? — Владимир кивнул на рыженькую, которая за время их недолгого разговора покуда не промолвила ни слова.

— Что ты, какая подружка? — Вышеслава снова засмеялась. — Се мачеха моя. Одой её кличут. И по-нашему она ни слова не ведает, по-латыни токмо да по-немецки говорит. А мать, княгиня Килликия, у нас давно померла, мы ещё совсем маленькими тогда были. А ныне отец наш, князь Святослав, привёл в терем Оду и сказал мне и братьям: «Се топерича — мать ваша». Отец в немцах из монастыря её забрал. Мать родная, графиня Ида, когда овдовела, туда её упрятала, сама же вдругорядь[167] замуж вышла. Вот и пожалел батюшка наш сиротинушку. Потом послал отец нас с Одой в Киев, в школу при Иринином монастыре. С той поры тако вот и живём.

— И она нашу молвь совсем не разумеет? — Владимир подошёл к Оде.

Вся в драгоценных шелках, как и положено княгине, Ода искоса посмотрела на Владимира, облачённого в грубый дорожный вотол из валяного сукна, потом вдруг ткнула в него пальчиком с розовым ноготком и выговорила, растягивая по слогам:

— Вла-ди-мир. Мо-но-мах.

— Умница! — Вышеслава радостно захлопала в ладоши. — Видишь, Мономах, она уже и по-русски баить учится.

— Да, целое имя выучила, — с издёвкой заметил Владимир.

Вышеслава обиделась за Оду и в негодовании топнула ножкой.

— Не смейся. Сам-то, верно, ни единого языка не выучил. — Она недовольно поджала губки.

Ода, стараясь держаться важно, ежеминутно надменно вскидывала вверх рыженькую головку. Ещё бы, она ведь княгиня, у неё уже и муж есть, а эти — неизвестно кто, всего лишь дети малые.

— Ты не обижай нас, Владимир, — сказала Вышеслава. — Вот княжие сыновья всё норовят нас за косы оттаскать. А мы чем ответить им можем? Они большие, мы — маленькие.

Она шмыгнула носиком, словно пытаясь заплакать. Видя, что Владимир уделяет ей мало внимания, а всё больше смотрит на хорошенькую, нарядную, как куколка, Оду, Вышеслава снова принялась дразнить его:

— Мономах! Мономах!

Ода, хоть и была княгиней, и следовало бы ей вести себя более прилично, не преминула больно ущипнуть Владимира и ткнуть его в бок. Девочки расхохотались и побежали по дорожке. Владимир бросился было за ними, но, передумав, махнул рукой.

Пускай себе бегут. Все они, девчонки, глупые. Ужели полагают, что прозвище «Мономах» обидно ему? Нет, он, Владимир, гордится своим высоким происхождением. Что ему до их насмешек, он выше всего этого, его дед — сам ромейский император, полубог!

Неторопливо побрёл Владимир по дорожке сада, грызя сочное красное яблоко. Навстречу ему из-за дерева вышел вдруг высокий темноволосый мальчик лет десяти, в белой свите тонкого сукна, немного расширенных у колен портах синего цвета и коротких выступках[168]. Волосы его, прямые и длинные, были перехвачены золотистой ленточкой.

— Ты кто такой? — В чёрных, как перезрелые сливы, глазах отрока промелькнуло любопытство. — А, ты Владимир, да?!