Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 4

Всемогущая бессмертная дочь Тифона и дракайны Ехидны — Урда Лернайя, прожорливая блудница всех беспросветных миров, сука-невеста и любовница отца Дагона, отца Кракена…

Я ощутил запах гнили и грязи, соленой воды и мертвой рыбы.

— Тебе нужно уйти, — настойчиво сказала девочка и протянула руку, как будто хотела провести меня к выходу. Даже в полумраке я рассмотрел полипы и морских вшей, угнездившихся на ее лишенной кожи ладони.

— Ты — заноза в моей душе. Навсегда. И она призовет тебя, чтобы довершить мою темноту.

И девочка исчезла. Она не растворилась в воздухе, ее просто не стало на том месте, где она только что стояла. А с ней пропали все звуки и запахи. Они не оставили после себя ничего, кроме тишины, вони обычного заброшенного здания, ветра, гладящего окна и углы дома, и уличных шумов, которыми наполнен мир, ждущий где-то за этими стенами.

VI

Я прекрасно понимаю, как звучит вся эта дичь. Не думайте, что я этого не осознаю. Просто теперь мне наплевать.

VII

Вчера, то есть через два дня после поездки на склад, я снова посмотрел запись МИПИ. На этот раз, когда она дошла до двенадцатисекундного пробела, я досчитал до двенадцати и не выключил телевизор, не отвернулся. Я зашел слишком далеко, чтобы позволить себе подобную роскошь. Я уже видел столько… Видел столько, что не осталось ни одного повода отворачиваться, потому что там не может быть ничего страшнее того, что уже случилось.

Здесь нет ничего такого, чего я еще не видел.

Ошибка Орфея заключалась не в том, что он обернулся посмотреть на Эвридику и подземное царство, а в том, что он решил, будто может спастись. То же самое можно сказать о жене Лота. Если отвести глаза, это не изменит того факта, что на нас стоит печать.

После черного экрана снова появляется картинка, и сначала видны только большие камни, такие же, как раньше; камни, которые должны быть покрыты илом и живыми существами, по крайней мере, останками живых существ, но они ничем не покрыты. Странные чистые валуны. А еще линии и углы, которые не могли появиться на них в результате какого бы то ни было геологического или биологического процесса. Линии и углы, которые не могли быть ничем иным, кроме того, чем называла их Якова. Мне представляются развалины Парфенона или какого-нибудь другого разрушенного греческого или римского храма, орнамент, высеченный на антаблементах или фронтонах. Я вижу нечто созданное, а не случившееся, нечто такое, чему осознанно придали форму. «Тибурон II» очень медленно продвигается вперед — от полученного удара вышла из строя часть двигателей. Он перемещается неуверенно, вися в нескольких футах над дном. Вот его огни задрожали и начали тускнеть.

Я знаю, что после паузы видеозапись продолжается всего 52,2 секунды, после чего бортовая камера выключается окончательно. Меньше минуты, но я сижу на полу гостиничного номера, считаю — один… два… — и не отрываю глаз от экрана телевизора. Робототехник из МИПИ, нервный малый, который продавал мне и всем желающим нелегальные копии своей записи, умер. Вчера вечером об этом упомянули в новостях на «Ченел 46», а сегодня утром «Монтерей геральд» на второй странице. Полиция говорит, что это самоубийство. Не знаю, как еще они могли бы это назвать. Его нашли висящим на нижней ветке сикомора недалеко от доков на Мосс Лендинг. Оба его запястья были разрезаны чуть не до кости. На шее у него висел кулон в виде кальмара, нанизанный на упаковочную проволоку. Один из его родственников рассказал журналистам, что в последнее время он страдал от депрессии.

Осталось двадцать три секунды.

Находясь на глубине почти двух миль, «Тибурон II» плохо слушается управления. Он ударяется об один из камней, после чего его огни перестают мерцать и как будто становятся немного ярче. Судно замирает, словно обдумывая следующий шаг. В тот день, когда он продал мне кассету, техник из МИПИ рассказал мне, что один из манипуляторов аппарата застрял между камнями и команда «Вестерн флайер» потратила два часа на то, чтобы его освободить. Два часа на дне океана в абсолютной темноте с погасшими фонарями.

Восемнадцать секунд.

Шестнадцать.

«На этот раз все будет иначе», — думаю я, как ребенок, который загадывает желание, чтобы его не наказывали. На этот раз я пойму, как это получилось, раскрою тайное взаимодействие света и тени, увижу механизм простой оптической иллюзии…

Двенадцать.

Десять.

В первый раз я подумал, что вижу что-то высеченное в камне или часть разбитой скульптуры. Нежный абрис бедра, сужающиеся линии ног, пара небольших грудей, сосок цвета гранита.

Восемь.

Но ее лицо… Не было никаких сомнений в том, что это лицо Яковы Энгвин. Ее лицо на дне океана, обращенное вверх, к поверхности, к небу и Небесам за всей толщей черной-черной воды.

Четыре.

Я закусываю губу так сильно, что чувствую вкус крови. Очень похожий на привкус морской воды.

Два.