Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 4

— Но дело не в вас! И мне очень жаль, что моя любознательность кажется вам навязчивой и оскорбительной. Я просто заинтересовался серьгой или подвеской с необычным орнаментом, которую вы носите в ухе. Именно из-за этого, уверяю, вам показалось, что я веду себя неуважительно!

— Моя серьга? — пророкотал он, успокаиваясь и снова садясь прямо. — Вот эта золотая безделушка?

— Золотая? — переспросил я. — Неужели?

Он было сузил подозрительно глаза, но я опередил возможный ответ и быстро продолжил:

— Ну, конечно же, это золото! Разумеется, если это украшение аналогично тем, которые мне приходилось видеть, в том числе и нескольким, которые мне посчастливилось приобрести для своей коллекции, оно выполнено из золота — скажем, золота своего рода, — хотя материал этот невысокой пробы и с весьма необычными примесями.

— Материал? — в свою очередь переспросил он, после чего кивнул. — Что ж, можно сказать и так, но материал этот исключительно редок, уверяю вас! Так вы видели похожие? И даже владеете несколькими? В самом деле? Теперь вы меня заинтриговали и должны рассказать об этом подробнее. А если я показался вам слишком резким или чрезмерно агрессивным, умоляю вас простить меня! Но позвольте мне пояснить, что хотя среди своего народа я считаюсь — как бы это получше выразить — отклонением? Да, среди родных и любимых я своего рода подменыш, оборотень, и все же для них я совершенно приемлем. Это делает меня весьма чувствительным к невежественному мнению неучтивцев, дурного семени и заставляет меня скрываться. Я высоко ценю уединение, потому-то и прихожу изредка сюда, в мой любимый уголок, где не рискую встретиться с кем бы то ни было — особенно ближе к вечеру, как сейчас. Но даже и это не всегда позволяет укрыться, о чем свидетельствует ваше здесь присутствие.

Неучтивцы, дурное семя? Как неуклюже он подбирает слова, подумал я. Или, напротив, выражается очень точно, если имеет в виду себя самого. Надо сказать, к тому времени я уже почти не сомневался, что мой собеседник, судя по внешнему виду, как раз и мог быть плодом кровосмешения, приведшего к врожденному уродству. С другой стороны — отвлекаясь от наружности, — он производил впечатление человека разумного и развитого интеллектуально, хотя рассуждения его казались странно непоследовательными, а суть их по-прежнему оставалась для меня неясной. (Но, разумеется, какие бы мысли о нем ни приходили мне в голову, я ни за что не позволил бы себе — да и не решился бы — выдать свои чувства, не справившись со смущением. Странная наружность незнакомца объясняла его чувствительность к малейшим проявлениям эмоций и реакциям, незаметным для обычных людей, да и элементарное чувство такта не позволяло мне проявлять признаки неприязни.)

Итак, я предпринял новую попытку успокоить его.

— Я отлично понимаю, насколько вы цените возможность побыть в одиночестве, — заговорил я. — Я и сам необщителен и как раз поэтому, подобно вам, тоже полюбил это место.

(Так оно и было, по крайней мере, до того дня.)

— Но, видите ли, я страстно интересуюсь монетами и медальонами, особенно из редких или драгоценных металлов. Интересуюсь настолько, что сделал их не только своим хобби, но и профессией. Именно этим я зарабатываю на жизнь.

Мой собеседник неожиданно замер, потом выпрямился и стал пристально вглядываться вдаль, куда-то за утесы.

— Вы только посмотрите! — воскликнул он. — Вон там, прямо у вас за спиной! Неужели дельфины, там, в заливе?

Я поспешно обернулся, но ничего не заметил: разве что брызги, так где плеснула рыба, но только совсем маленькая — выпрыгнула и на краткий миг замерла в воздухе. Я прищурился, вглядываясь в спокойную гладь за скалой. Но и там не на что было смотреть…

Зато я кое-что почувствовал!

Что-то мягко шлепнулось на полотенце, которым я, стягивая плавки и надевая шорты, прикрылся из стыдливости, да так и оставил на коленях: что-то приземлилось прямо на него. Я резко повернул голову, чтобы посмотреть, что это, — мог ли я хоть на миг представить, что передо мной окажется украшение из уха незнакомца. Однако на полотенце лежало именно оно: золотой медальон на дюймовой тонкой цепочке.

Подняв глаза на ее владельца, я успел заметить, как всколыхнулась от движения его одежда: по ее плотной однородной поверхности расходилась пурпурная зыбь. Очевидно, он был не менее стыдлив, чем я. И все же невольно возникал вопрос: что за беда, если бы я увидел, как он высовывает из-под мантии руку, вынимает из уха украшение и бросает мне на колени? Зачем он отвлек мое внимание, прибегнув к обманному маневру с несуществующим дельфином?

Да, и еще одно: насколько я мог разобрать, в его одеянии, на вид цельнокройном, не было отверстий и разрезов. Больше всего похожее на монашескую рясу, оно не застегивалось и не запахивалось спереди, нельзя было различить ни рукавов, ни чего-то похожего на проймы! Но об этом, вспоминая его облик, я размышлял уже впоследствии, тогда же мое внимание было занято медальоном.