Темнело. У меня возникло забавное ощущение, что я смотрю на самого себя сзади с расстояния в три фута. Много лет назад я изучал нечто, называвшееся, кажется, сайентологией. Словно через телескоп с большого расстояния я смог прочитать следующее: «Иными словами, два предмета из любой категории, расположенные друг против друга. Группируя, мы подразумеваем, конечно, что они стоят так сами по себе, словно их установил кто-то другой, кто-то другой, стоящий против кого-то еще, и все они установлены другими наблюдающими за другими». Зеркала, поставленные друг против друга передразнивают каждую пару, поставленную здесь следующим в очереди. Мы подошли к берегу бурого озера, озаренного карбидными фонарями. В неглубокой воде я разглядел крабовидных рыб, время от времени появлявшихся на поверхности и выпускавших пузыри застойной болотной вони. Странно раздутые уродливые деревья. В этом заброшенном месте собралось несколько оборванных солдат больных и грязных. Один вышел вперед и вручил мне старый «Уэбли» 455-го калибра. Офицер с ржавой спортивной винтовкой в руке отдал мне честь. Мы стояли перед чем-то вроде заброшенной казармы. Секретарь обернулся к нам с видом ярмарочного зазывалы:
— А теперь ребята проходите сюда вы увидите самое удивительное самое потрясающее чудовище всех времен. Когда-то она была прекрасной женщиной.
Он отпер дверь и мы вошли. Невыносимая странная вонь опалила легкие вцепилась в желудок. Несколько солдат проблевались в выцветшие платки. В центре пыльной комнаты стояла окруженная проволокой кабина, в которой что-то медленно шевелилось. У меня дико закружилась голова.
— Ты! Ты! Ты!
Это был конец строки.
Поппи З. Брайт
НА ГУБАХ ЕГО ВКУС ПОЛЫНИ
— За сокровища и радости могилы! — провозгласил мой друг Луи и поднял кубок с абсентом в пьяном благословении.
— За похоронные лилии, — ответил я, — и за тихие бледные кости.
Я сделал большой глоток из своего кубка, и абсент наполнил горло неповторимым ароматом — перцем, спиртом и гнилью. Это была наша самая великолепная находка: больше пятидесяти бутылок объявленного вне закона напитка скрывались в нью-орлеанском семейном склепе. Мы немало потрудились, перетаскивая их, зато теперь, когда научились наслаждаться вкусом полыни, могли долго-долго пить без продыху. Мы забрали и череп патриарха склепа, который ныне председательствовал в обитой бархатом нише музея.
Видите ли, мы с Луи принадлежали к породе мечтателей, темных и беспокойных. Мы встретились на второй год учебы в колледже и быстро выяснили, что нас объединяет одна важная черта: обоих ничто не могло удовлетворить. Мы пили неразбавленный виски и говорили, что он недостаточно крепок. Мы принимали странные наркотики, но в вызванных ими видениях царили пустота, бессмыслица и медленное гниение. Все книги были нам скучны; художники, продававшие на улицах свои яркие картины, в наших глазах являлись халтурщиками; музыка всегда оказывалась недостаточно громкой и резкой, чтобы нас расшевелить. Мы оба пресыщены. Мир производил на нас не больше впечатления, чем если бы наши глаза были мертвыми черными дырами в черепах.
Какое-то время мы искали спасения в чарах музыки: изучали записи странных диссонансов безымянных композиторов, ходили на выступления безвестных оркестриков в темных вонючих клубах. Но музыка нас не спасла. Какое-то время развлекались плотскими удовольствиями. Мы исследовали влажные неведомые пространства между ног каждой девушки, какая соглашалась принять нас; ложились в постель вдвоем с одной девушкой или с несколькими. Мы связывали им запястья и лодыжки черными шелковыми лентами, со смазкой проникали в каждое отверстие, заставляли их стыдиться собственного наслаждения. Мне вспоминается Феличиа — красавица с лиловыми волосами, которую довел до дикого, рыдающего оргазма шершавый язык пойманной нами бездомной собаки. Мы наблюдали за ней из дальнего конца комнаты сквозь наркотическую дымку и оставались холодными.
Исчерпав возможности женщин, мы обратились к своему полу — возжаждали андрогинных изгибов скул юношей и лавовых потоков семени, изливающихся к нам в рот. В конце концов мы обратились друг к другу, стремясь к порогу боли и экстаза, к которому нас не допускал никто другой. Луи попросил меня отрастить длинные ногти и остро их отточить. Когда я проводил ими по его спине, вдоль глубоких царапин выступали крошечные бусинки крови. Он любил замирать, притворяясь покорным когда я слизывал соленую кровь. Потом он отталкивал меня и набрасывался сам; его язык оставлял на моей коже огненный след.