Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения. Книга 7

Он слегка улыбнулся и промурлыкал отрывок из последнего хита Гершвина, пока его глаза рассматривали добычу. Шкатулка была маленькой и компактной, примерно шестнадцать дюймов в длину и шесть-семь в ширину. Она была сделана из тусклого, потускневшего от времени металла, не поддающегося идентификации. Грубые извивающиеся изображения, вырезанные на её поверхности, не помогали понять, кто её смастерил; Кларк не смог отнести эту шкатулку к какому-либо известному периоду раннего искусства.

Эта старинная вещь являлась приятным наследием для ценителя антиквариата. Значит, старый Мартуччи ничего не подозревал. Бывали моменты, когда Кларк удивлялся и боялся своего тайного романа с молодой женой Мартуччи. Впрочем, теперь это уже не имело значения — зловещий старый учёный с его извращённым чувством юмора был мёртв, а Нонна, хотя и преисполненная, как всегда, латинского огня, казалась гораздо менее очаровательной теперь, когда юридические барьеры исчезли. Кроме того, она становилась самолюбивой, слишком уверенной в себе. Кларк понимал к чему это ведёт. Он иронически улыбнулся, изучая шкатулку. Пока Мартуччи был жив, Кларк притворялся его другом и наслаждался завоеванием сердца Нонны на тайных свиданиях, соблюдая величайшую осторожность. Но теперь бояться было нечего. По крайней мере, на какое-то мгновение он пресытился прелестями Нонны и теперь чувствовал себя вправе отказаться от неё, по своему усмотрению, без навязчивого страха разоблачения и мести со стороны подозрительного старого археолога. Кроме того, ему нужна была свобода, чтобы поймать на удочку новую добычу, более соблазнительную, чем эта итальянская девушка, и обладающую почти мифическим богатством. Здесь его намерения были очень серьёзны.

Улыбка Кларка стала ещё шире, когда он вспомнил странный пункт в завещании Мартуччи — условие, согласно которому Кларку достаётся эта шкатулка: «И я завещаю моему бывшему другу Вессону Кларку древнюю шкатулку Алу-Тора; и только прошу его оставить свинцовую печать на ней нетронутой, как я делал это в течение тридцати лет».

Кларк тихо рассмеялся. Мартуччи был наивным дураком, несмотря на свою сомнительную репутацию в научных кругах, где некоторые безжалостные и неэтичные действия, приписываемые ему, вызывали сильное неодобрение. Он ведь сохранил печать нетронутой, не так ли? И никто не догадывается, какие редкие сокровища древности могут быть спрятаны внутри! Мартуччи провёл всю свою жизнь, копаясь в земле и попутно приобретая скудное состояние (теперь почти растраченное), с которым он удалился на покой, в то время как, вероятно, настоящее богатство ожидало его в этой шкатулке. Но, с другой стороны, итальянец был странным персонажем — одним из тех редких, непонятных существ, которые, кажется, не придают большого значения простому обладанию деньгами. Возвеличивание своего имени в науке, поиск запретного в скрытых оккультных знаниях, циничное изучение человеческой природы, казалось, значили для него гораздо больше. Разумеется, он никогда не открывал шкатулку, потому что пятно расплавленного свинца, запечатавшее её, выглядело почерневшим от старости и не несло никаких признаков того, что кто-то его подделал.

Со всей своей неторопливой леностью сибарита Кларк откинулся на спинку стула и стал злорадствовать над своим приобретением. Он ещё внимательнее вгляделся в загадочные, извивающиеся символы, расплывчатые и тонкие, которые когда-то были нанесены на свинцовую печать, несомненно, когда металл ещё был горячим. Они были совершенно не знакомы ему, потому что не походили ни на что из того, что он видел раньше, но в их почти осязаемых очертаниях было что-то неопределённо тревожное. Они вызывали в памяти какое-то совершенно невозможное живое существо. Кларк рассмеялся над нелепостью этого впечатления.

Но что бы они ни изображали, символы выглядели очень древними. Их примитивная грубость наводила на мысль об античности, предшествовавшей финикийскому алфавиту или даже письменам Майя. Кларк сожалел о своём скудном знании таких вещей, ибо здесь, как он наполовину подозревал, мог находиться образец самого первого первобытного письма — неуклюжая живописная попытка передать мысль. Из этой попытки развились самые ранние из известных письменных знаков. Кларк сохранит печать нетронутой и отдаст её на экспертизу какому-нибудь авторитету. Возможно, она обладает определённой внутренней ценностью сама по себе. Мартуччи, должно быть, знал: его познания в эпиграфике были глубокими, и ходили слухи, что все его достижения в этой области не достались никому из учёных. Возможно даже, что он расшифровал эту надпись, если это действительно были буквы. Но тем временем Кларк намеревался открыть эту шкатулку.