В то время я чувствовал себя отвратительно, боль в глазах угнетала меня, делая чтение невозможным, а существование — невыносимым. И потому мне было неприятно находиться на ежемесячной встрече нашей маленькой поэтической группы. Саймон Грегори Уильямс только что прочитал царственным тоном одно из своих претенциозных стихотворений и улыбался, пока остальные аплодировали ему, а затем хмуро взглянул на меня.
— Тебе не понравилось, Харли?
— Это было неплохо, — пожал я плечами.
— Неплохо? — его серебристые глаза раздражённо прищурились. — Что ж, давай теперь послушаем твоё божественное творение.
— У меня ничего нет. Глаза снова не дают мне покоя, и чёртовы судороги вернулись, так что невозможно держать ручку в руках дольше получаса.
— Ах, — вздохнул Саймон, — смертность может быть таким бременем для людей. Что ж, это объясняет твою грубость сегодняшним вечером.
Встав со стула, я повернулся лицом к этому гоблину.
— Да, должно быть, утомительно для кого-то столь выдающегося как ты, беспокоиться о ничтожных людях, вроде меня. Почти так же утомительно, как повторяющиеся раз за разом образы в твоих стихотворениях. Почему я вообще решил прийти на встречу с вами, глупцами, выше моего понимания. Уверен, в тенистом лесу я мог бы найти компанию получше.
— Полагаю, ты прав, — фыркнул Саймон. — Здесь ты определённо не встретишь сочувствия.
— К чёрту твоё сочувствие, — отрезал я, бросившись к двери и вылетев на прохладный ночной воздух.
Я посмотрел в небо, на ослепительный звёздный свет. Мне всегда казалось странным то, насколько ярко сияли звёзды над долиной Сесква[26]
, и насколько близкими казались эти космические бриллианты. Я протянул руку, будто хотел прикоснуться к их мерцающему свету, и почувствовал, как пальцы странным образом напряглись, а затем вытянулись. Это были судороги, которых я раньше не испытывал, казалось, что моя рука пыталась подать какой-то знак далёким небесам. Я поднёс руку ко рту и коснулся её влажными губами, ощущая вкус своей смертной плоти. Как я устал от этого жалкого существования.Эта печаль давно уже поселилось в моём сердце, лишая аппетита и спокойного сна, вызывая головную боль и усталость. Мои кости казались такими тяжёлыми, заключённые в тюрьму из плоти. Как же мне хотелось освободиться от бренности бытия и стать таким же свободным как свистящий ветер, который шумит в верхушках деревьев.
Я позволил вечернему ветру вести меня по дороге к центру города. В большинстве зданий уже было темно, но я заметил бледный свет, освещавший билетную кассу старого кинотеатра. Подойдя к окошку, я улыбнулся сидевшему внутри молодому человеку в очках.
— Привет, Говард, — поздоровался я[27]
.Он вздрогнул при звуке моего голоса, оторвал взгляд от блокнота, в котором что-то писал, и, прищурившись, взглянул на меня поверх очков. Затем его плотно сжатые губы, которые редко когда улыбались, слегка изогнулись в знак приветствия.
— Добрый вечер, мистер Рэндольф[28]
. Ваша встреча сегодня закончилась раньше?Я знал, что Говард стремился писать стихи, и только необходимость зарабатывать на жизнь удерживала его от наших ежемесячных встреч.
— Над чем это ты работаешь? — спросил я, игнорируя вопрос.
Он улыбнулся той нервной улыбкой, которую можно увидеть на лицах художников, когда им предоставляется возможность обсудить свою работу.
— Так, одна причудливая вещица, но моего собственного сочинения, — сказал он, скромно пожимая плечами. — Недавно я бродил по старому кладбищу и наткнулся на ту статую безликого ангела. Понимаете о чём я? В ней есть что-то необычное. Вы когда-нибудь обращали внимание на посох, который она держит в руках? Сначала я думал, что это была коса, у которой вандалы отбили лезвие. Но однажды я пришёл на кладбище днём, чтобы внимательно изучить её при свете солнца, и оказалось, что это вовсе не посох или древко косы, а фрагмент тонкой и длинной кости. Странно, не находите? В последнее время я много размышлял об этом, и, будучи не в состоянии выбросить из головы, решил избавиться от этих мыслей с помощью поэзии.
— Я часто изгоняю своих демонов таким образом, — сказал я ему. — Давай послушаем твоё стихотворение.
Подняв блокнот к свету, он начал читать:
Потерянный, я брёл по извилистому переулку
В тусклом свете уличных фонарей,
Пока не узрел грозного серафима,
Возникшего предо мной словно тень.
Он обрекал меня на погибель,
Речами, что нечестивые гимны,
Языком опасным и мрачным,
Словами забытыми, но вновь обретёнными.
И медленно я приблизился к безликому.
Пар, исходивший изо рта моего,
Сгустился в облако формы неясной, что устремилось
К изваянию из камня в поцелуе страстном.