Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения

— Вы найдёте ответы на свои вопросы, но сейчас вам пора.

Стоя в недоумении уже на крыльце, за захлопнувшейся дверью, я принялся рассматривать ключ: массивный медный, он был покрыт какими-то письменами, извивающимися и закручивающимися в спирали. Похожими письменами была испещрена медная оковка огромного шкафа-саркофага в кабинете смотрителя маяка. В надежде, что ключ откроет мне секреты, хранившиеся в нём, я поспешил в сторону пристани и спустя час уже плыл на лодке к маяку. Выполнив с наступлением темноты свои обязанности смотрителя, я спустился в кабинет, вставил ключ в замочную скважину и повернул до упора. Раздался щелчок, створки саркофага подались вперёд, и из тёмного проёма потянуло приторным ароматом благовоний. Раздвинув обе створки, я осветил фонарём внутренности шкафа — передо мной оказалась святая святых служителя некоего культа. Задняя стенка была украшена чёрным полотном с изображением некоего символа, в изгибах немыслимой геометрии которого угадывались всё те же причудливые письмена, что были на ключе. Перед полотном стоял вырезанный из камня осьминогоголовый идол, похожий на туземные статуэтки на стеллажах. По обе стороны от него располагались ещё два идола поменьше размером. Один, с чертами рыбы и лягушки, крепко обхватывал человеческими руками резной посох; второй, имевший женские антропоморфные черты, поражал массой щупалец, соединённых перепонками. Перед триадой этих языческих идолов стояла бронзовая кадильница, источавшая благовонные ароматы.

Ещё одна находка ожидала меня в нижнем отделении шкафа — папка с бумагами. Помимо неё там же хранилась пара сосудов с какими-то эссенциями. Один представлял собой банку из тёмного стекла с металлической крышкой, к которой был приклеен пожелтевший клочок бумаги со странной надписью «Zkauba». Судя по исходившему от банки дурманящему аромату, это было благовоние. Второй же сосуд, выполненный из алебастра, напоминал своей крышкой в форме кошачьей головы египетский каноп и содержал какую-то бурую мазь. От запаха благовоний мне стало дурно, и, приоткрыв окно, я перенёс на стол папку с бумагами. Их было сравнительно немного по сравнению с теми горами бумаг, что мне довелось видеть в кабинете ранее, всё же остальное, вероятно, было либо уничтожено отцом, либо перешло к Сету Делавэру.

Часть бумаг, судя по почерку, принадлежала руке моего отца, остальные же были написаны тремя различными людьми. Эти записи были отнюдь не скучной беллетристикой, а подробнейшим сводом обрядов поклонения неким Владыкам Древности или же просто Древним. «Культ Ктулху», — значилось на потрёпанном титульном листе. Это же имя часто встречалось и в самих записях, наряду с двумя другими — Дагона и Гидры, благоговейно именовавшимися Отцом и Матерью, в то время как первый, видимо, почитался верховным Божеством. Значит, догадался я, именно эту языческую триаду изображали каменные идолы, которым в туманные ночи возносил молитвы мой отец. Неужели и он, и, судя по записям, его предки, были поклонниками какого-то туземного культа?! Мысль эта уже давно начала закрадываться в моё сознание и всякий раз я отвергал её, но открывшиеся факты лишь подтверждали мои домыслы. В контексте этого, мне стали более ясны причины того, что наша семья никогда не посещала христианскую церковь и не отмечала соответствующих праздников, даже Рождество проходило скорее как тихий семейный вечер. Но дальше этого дело не заходило, в детстве я никогда не замечал, чтобы мой отец проводил какие либо таинственные обряды или хотя бы читал тематическую литературу. И тогда я вспомнил тот злополучный день, ознаменовавшийся смертью моего неизвестного деда, после которого отец переменился. «Море забрало его», — фраза, слетевшая с губ отца, сейчас приобретала для меня зловещий смысл.

Я погрузился в записи, вчитываясь в каждую строчку. Имена и ритуалы, разворачивавшиеся перед моим взором, не походили ни на одну священную мистерию мира, а молитвы, или скорее заклинания, и вовсе поражали — нагромождения гласных и согласных образовывали некие гортанные завывания, какие не были свойственны человеческому речевому аппарату. Из их числа было и имя Ктулху, выговорить которое мне удалось лишь с третьей попытки, в то время как имена месопотамского Дагона и греческой Гидры у меня затруднений не вызывали. Этим трём богам возносились нечеловеческие молитвы и приносились человеческие жертвы. А также давались мистические клятвы.

«Клятвы!», — вспомнились мне слова Делавэра, но поразмыслить над этим как следует мне не удалось — в тот же момент на одной из страниц в глаза бросилось — «Омут Шогготов». Я жадно впился в строки, в которых обнаружилось это словосочетание. В отличие от остальных записей, эта не содержала каких-либо разъяснений и пояснений, лишь чёткие шаги ритуала и заклинание, после которого следовала фраза: «Когда в воздухе замрет отголосок последнего слова, соверши Знак Киш и погрузись в Омут Шогготов».