Вселенная Тарковские. Арсений и Андрей

Об Арсении Александровиче той поры поэт и переводчик Александр Михайлович Ревич писал: «У него очень сильной была связь с истоками, которую он, к сожалению, потерял в этой жуткой жизни. Он остался один, он остался в разоре и блуждании, потому у него появились дети. Дома он не умел делать, потому что он был сыном, а не отцом. Такая его природа была – сын, а не отец».

Но сын Андрей хотел (это вполне естественно) видеть в нем именно отца (в картине его сыграл Олег Иванович Янковский (1944–2009 гг.), и понимание «связи с истоками» у него было связано в первую очередь с неутоленной жаждой внимания Арсения Александровича. Показательно, что во время своего сорокалетия Андрей апеллировал в первую очередь именно к нему, надеясь на то, что, выстроив диалог с отцом, он сможет выстроить взаимоотношения в этом ибсеновском «кукольном доме» в Орлово-Давыдовском переулке.

Как уже было сказано, разговор с отцом тогда не сложился (Арсений Александрович оказался против замысла «семейного» фильма), а дальше «снежный ком» покатился вниз, сметая все на своем пути – произошла ссора Ларисы Павловны с Татьяной Алексеевной Озерской (по квартирному вопросу), а перед запуском «Зеркала» произошел разрыв Андрея с Вадимом Юсовым, оператором, с которым они начинали и которого Андрей считал своим учителем.

Из книги Андрея Тарковского «Запечатленное время»: «Прочитав сценарий «Зеркала», Юсов отказался его снимать. Свой отказ он мотивировал тем, что ему претит с этической точки зрения его откровенная автобиографичность, смущает и раздражает лирическая интонация всего повествования, желание автора говорить только о себе самом… Юсов, конечно, поступил по-своему честно и откровенно – он, видимо, действительно считал мою позицию нескромной. Правда, позднее, когда картина была уже снята другим оператором, Георгием Рербергом (у Тарковского с Рербергом взаимоотношения были крайне напряженными. – Прим. авт.), он как-то признался мне: «Как это ни прискорбно, Андрей, но это твоя лучшая картина». Надеюсь, что это тоже было сказано откровенно. Может быть, именно потому, что я знал Вадима Юсова очень давно, мне следовало бы быть немного хитрее: не открывать ему все свои замыслы до конца с самого начала, а давать ему сценарий кусками… Не знаю… Не умею кривить душой. Не умею быть дипломатом с друзьями».

Действительно умение быть дипломатом и вполне естественное желание автора говорить о себе (в разумных пределах, разумеется) едва ли сопоставимы.

Особенно трудно себе представить нервного, порывистого Андрея Тарковского, который затаился и выжидает, идет на компромиссы, делает «шаг вперед и два шага назад». О взрывном характере брата, проявлявшемся еще в раннем детстве, писала Марина Арсеньевна Тарковская. Он был непримирим и на дворовом футболе, и дома, когда непослушание матери находил естественной реализацией своей свободы, вернее, того, что он называл свободой. И теперь, когда Андрей был кинорежиссером с мировым именем, дипломатично отмалчиваться, хитрить и угождать отдельным «нужным» людям было совершенно немыслимо.

Тем более, что рядом с ним был человек, который восхищался каждым его шагом, жестом, поступком и словом, за которым Андрей Арсеньевич был как за «каменной стеной», – его супруга Лариса Павловна Кизилова.

Лариса Павловна происходила из деревни Авдотьинка Рязанской области, из зажиточной крестьянской семьи. Даже внешне она кардинально отличалась от Тарковских, вернее сказать, от людей круга Тарковских, что буквально бросалось в глаза. Она была эдакая обильная кустодиевская женщина – громкая, решительная, из тех, что не лезет за словом в карман.

Киновед Ольга Суркова так описывала Ларису Павловну: «Лариса любила чистоту, и все вокруг нее было по-купечески взбито-пушистым, каким-то славненьким, почти что таким, как в том домике, куда в «Зеркале» мама с сыном понесли продавать сережки. Мечта голодного детства почти сбылась и воплотилась в сноровисто выскобленных дощатых полах, светлых комнатах, вкусных трапезах в обширном уютном доме… А вот по деревне, особенно с гостями, Лариса разгуливала прямо-таки в образе своей неплохо обустроенной героини фильма: все более по-хозяйски, точно снисходительная барыня среди крепостных… Помню ее горделивую осанку и соответствующий разворот головы: «Дядя Коля, как там у вас с яичками, дадите? Курочку резать не собираетесь?» Мне казалось, что на ее интонации должны выскочить и с придыханием, в полпоклона, оповестить: «Как же, как же… Будем вам любезны… натеть…».