Вселенская пьеса. Дилогия (СИ)

А он мне: «Конечно, не виноват. Тот, кто ничего не делает, он не виноват. Но когда у тебя на глазах вот так происходит…»

«Как? — говорю я. — Расскажи, тебе легче станет».

«Не могу, дочура, мне легче не станет, тебе тяжелее будет. Папка глупость сделал, не сдержался, я иначе не мог. Врачи, военные, они в зоне риска, Юленька. Папа просто устал…»

Она помолчала, я не перебивал.

— Что-то он такое увидел, что-то произошло и отец не смог исправить, не смог что-то сделать, это сломало его. Он метался в поисках смысла, но самые близкие люди стали ему чужими, почему так, не знаешь?

— Потому что ваше тепло уже не способно было согреть его, — глухо отозвался я и замолчал, ожидая продолжения, но на глаза Юли ее навернулись слезы и я деликатно отвернулся.

— Стас — хороший человек, я очень его люблю. Он стал мне опорой, когда родители погибли. У тебя хотя бы осталась мать, — я с силой провел по глазам ладонью.

Случай… судьба… стечение событий…

У Стаса теперь нет семьи. У Стаса теперь нет цели. У Стаса нет жизни и вот он я, решивший промолчать. Вот, когда все меняется.

— С отцом можно было говорить всегда на чистоту, с матерью нет, — наиграно равнодушно сказал сестра.

— А почему бы тебе не позвонить ему сейчас? Ведь он же не пропал без вести, может, что-то измениться!

Она безнадежно вздохнула:

— Отец стал чужим человеком, совершенно другим. Умышленно отстранился и, если я позвоню, будет только хуже. Боже, как же тяжело на душе!

— Юль…

— Тебе не понять! Ты еще его не видел, а потом ты и раньше плохо его знал. До смерти твоих родителей вы были с ним знакомы весьма посредственно.

Я зажмурился от остроты ее слов, словно пощечина, словно удар ниже пояса. Когда мои родители были живы, мне на всех было плевать. Я давно смирился с неожиданной смертью, но, каждый раз, когда мне напоминали об этом, сердце сжималось и становилось тошно жить. Одиноко и холодно жить. Сейчас — особенно сильно. Но это потому, что я устал, потому, что у меня болит голова, и я оказался так далеко от своего корабля.

Это страшно, когда ты не можешь сказать то, о чем думаешь, когда понимаешь, что это не тот человек, которому стоит что-либо рассказывать. Юльке не понять, что ее отец не умер, он просто надломился и… постарел? Он увидел что-то, что обломало ему крылья, помогающие парить свободно, быть легким и веселым. Мне придется назвать это… случаем. Не случайностью, а случаем, который поможет мне забрать Стаса в экипаж своего корабля. Это шанс, который предопределенность дала мне.

— Что-то спать захотелось, давай уже?..

Я повернулся, посмотрел на сестру в упор и сказал:

— Если ты считаешь, что твой отец не тот, кем был, то посмотри себе под нос. Ты увидишь, что и твоя мать вовсе не такая, какой была еще год назад. Посмотри на меня, и ты поймешь, что нет ничего постоянного в этом мире, ничего вечного…

— Кроме слов, — тихо сказала Юля.

Я покачал головой.

— Слова так же непостоянны, как люди, которые их произносят. Лишь одно для нас, маленьких людей постоянно. Вечность.

Юля отшатнулась от меня, словно я сказал что-то страшное, попятилась, споткнулась о порожек балкона, ухватилась за проем двери, чтобы не упасть. Шагнула, так и не оборачиваясь, в комнату.

— Я поняла, — с ужасом в голосе сказала она. — Ты тоже не тот, кем был два года назад.

— А ты, Юля? — зло спросил я. — Неужели с момента нашей последней встречи ты не изменилась? Я помню девочку, которая любила со мной рисовать, смотреть, как я прохожу на компьютере игру Принц Персии и слушать мои песни под гитару. Помню, ты любила, когда мы бывали у вас, потому что мама не отсылала тебя рано спать…

Она еще попятилась.

Я тоже был абсолютно чужим ей человеком, она больше не узнавала меня, я заглянул так глубоко, как никто, даже ее отец, не позволял себе заглядывать.

— Это все пройдет, — продолжал я. Меня понесло. — Пару лет и на тебя ляжет настоящая ответственность, ты думать забудешь о том, что тебя гнали спать, и не будешь спать, но не потому, что тебе так захочется, а потому, что зачастую по ночам будешь готовиться к экзаменам. А потом — потому что твой ребенок будет плакать.

Ты повзрослеешь, заставишь себя повзрослеть, будешь смотреть на ребенка в себе, как на нечто постыдное и глупое и все из-за того, что ты считаешь так сейчас!

Молча, мы смотрели друг на друга, потом Юля кивнула, наверное, более своим мыслям, чем моим словам.

— Спокойной ночи, Антон, — со вздохом сказала она и, повернувшись, вышла из комнаты, тихо притворив за собой дверь.

Я проснулся далеко за полдень. Меня никто не будил, дом оказался пуст, на столе в кухне лежала записка, предписывающая есть все, что найдется. У плиты была выставлена заварка в красивой железной коробке, у кофеварки стоял в темной банке молотый кофе, на столе лежали новые фрукты.

На стуле висело два полотенца — большое голубое махровое и поменьше, для рук.

Еще одна бумажка с номером телефона и адресом. Я не знал, где находится написанная улица, но Света заботливо подписала в самом углу листка: метро Орехово. С ее стороны очень любезно.