Вселенская пьеса. Дилогия (СИ)

— Простите, ребята, — пробормотал я, уже не уверенный, что меня слышат. — Я по совести все сделал. Нам эта платформа для силы нужна была, а им для жизни. Простите, все эти смерти на мне…

— Доров! — голос Натали внезапно стал серьезным. Из него ушли истеричные нотки, и он наполнился ужасом. — Антон, что с тобой?

— Все нормально, Ната, все нормально…

Я уже ничего не мог говорить. На глаза, наверное от боли, навернулись слезы. Дышать было тяжело, но острота в боку притупилась, расслабляя тело.

Как бы не сплоховать под конец и не обделаться, — внезапно подумал с отстраненной тоской, уже зная, что ничего этого мне не избежать. Смерть, она не бывает красивой или благородной. Красивыми и благородными бывают поступки перед смерть. А смерть это всегда кровь, боль, и испражнения.

— Ярослав, ты видишь что? — это, кажется, Порси. Я уже почти не понимаю… — Ты же ниже сидишь, вдоль пола смотри, тут искрит же…

— Вижу плиту, ее оторвало от потолка. И из-под края его рука торчит. Только что не было, опала. Его раздавило… похоже…

Темнота.

Приходить в себя было непросто. Мне сначала показалось, я под тяжелыми наркотиками. Мысли были яркими, очень живыми, будто видения. Словно я пролистывал куски собственной жизни, мягко водя пальцем по сенсорному экрану. Движение, картинка съезжает. Еще и еще. Они смешивались, возникали вперемешку, коверкая мою жизнь. Я видел то детство и бабушкины розовые кусты, такие колючие, что в них могла запутаться кошка, потом вдруг видел заросшую тропинку и скамейку, на которой сидит Родеррик Стерт — мой учитель и друг. И снова он, но только моложе, в безукоризненном костюме входит в аудиторию, где я, изнемогая от жары, до неприличия расстегнутый, пытаюсь срочно накатать курсовую.

Потом вижу Юльку — дочь Стаса. Она стоит рядом со мной на балконе, курит, задает какие-то провокационные вопросы.

Космос…

— Ну что, Доров, опять? — я слышу голос, но не сразу понимаю — это он, мой дядя. Говорит спокойно и с укоризной. — Давай, давай, приходи в себя, чего ты прикидываешься мертвым?

Я открыл глаза, но зрение не вернулось. Ощущение, что надо мной нависает человек осталось, чувствую запах какого-то неназойливого, даже приятного одеколона, а, может, это отдушка шампуня.

— Стас?

Голос слушается, губы пересохли только. Опять ощущение как с похмелья.

— Да, а ты кого ожидал услышать?

— Наташка?

— Целы они оба, и она и ребенок.

— Почему ты молчал, почему не сказал?!

У меня даже голос прорезался, обвинительные нотки окатили Змея с головы до ног.

— Потому что Нате обещал, — он остается невозмутим. — Не моя это тайна, племяш, медицинская. Если пациент не хочет, болтать я не имею права.

— Если бы ты сказал, я бы столько ошибок не сделал…

— Сожалею, Антон, ты сделал бы их гораздо больше. Ты бы думал только о ней, о ребенке, а обязан был взять ее с собой!

— Да я бы ее на корабль не пустил!

— И сам бы не пошел, вот то-то и оно…

Мы помолчали.

— Остальные как?

— Если вкратце, то все живы. Ни одной жертвы твой героический поступок не повлек за собой. Говорят, какое-то редкое земноводное наш корабль раздавил, когда приземлился, три гектара заповедника разнес, кучу птиц согнал с привычных мест, лягушек расплавил, отравил почву. Экологическая, желтозадая тебя укуси макакая, катастрофа. Ты теперь у нас убивец местных лягушек! — Стас глупо хохотнул. — А так нормально. Манри — механик, которого от взрыва ракеты опалило, пересадкой кожи и мышцы лица отделался. Но в госпитале еще полежит, регенерация будет подольше, чем я планировал.

У Тверского сотрясение мозга, но ему, судя по всему, на пользу только пошло. Шизу его на место вставило, он клянется, что больше мертвых не видит и никаких голосов не слышит. Думается, рад, не представляю, что он перетерпел. Видения эти красивыми не бывают. Психотравмы — вещь опасная. В моей практике был один случай, мужичок разбился на глайдере, а вместе с ним его собака. Он эту собаку любил сильно, и после того, как оправился, везде ее видел. Искореженную, обгорелую, с костями наружу и глазами пустыми.

На сильных препаратах сидел и все равно видел. Просыпался от того, что слюна на него капала, и встречался с нею взглядом. Ужасно, наверное, вот так просыпаться и видеть зомби. У него и обонятельные галлюцинации были, вроде запах гари чувствовал.

— И чего? — без особой охоты спросил я.

— Думали, вылечим, боялись, что свихнется совсем и буйным станет. Или покончит с собой. В психиатрии это что-то вроде комплекса вины, он нетрезвым за глайдер сел, да еще электронику всю отключил, чтобы полихачить. Ну и убил собаку, сам выжил, пристегнут же был. Я потом о нем долго ничего не слышал, вроде как не помогли мы ему. Пашка — мой знакомый терапевт — говорит, приходил он через несколько лет. Благодарил. Рассказал, что с психотропов слез, а собака так за ним и ходит. Он привык, теперь ей сухой корм покупает, только не ест она. Призрак же, фантазия его.

— Крепко мужик с мозгами раздружился, — с сарказмом заметил я.