Всем смертям назло

– Нет, нет, ещё рано, рано, Иосиф Виссарионович, – улыбка на лице Гурьева просто светилась. – Вы ещё не спросили всего, что хотели, затем, чтобы уяснить, с кем имеете дело. Я вам помогу, Иосиф Виссарионович. Я не шпион иностранных разведок, не наёмный или идейный террорист, не троцкист, не ленинец, не правый и не левый. Я русский. По убеждениям, прежде всего. В результате одного давнего, очень странного происшествия – поражения атмосферным электричеством – мои мозг и тело приобрели некоторые новые возможности, которые, неимоверно усугубив мои и без того весьма незаурядные способности и усовершенствовавшись в результате длительных тренировок по специальным методикам, привели к ещё более странным результатам. Перечислять всё долго и незачем, я назову лишь основные. Итак, я способен думать, оценивать и анализировать поступающую в мой мозг информацию с гораздо большей скоростью, чем любой высокообразованный человек с развитыми навыками критического мышления. С какой – сказать затрудняюсь, методики измерения субъективны, – но точно гораздо быстрее, чем считается возможным. Я могу делать это свободно на двух дюжинах языков. Я двигаюсь примерно в двадцать раз быстрее отлично тренированного боксёра и в восемь – десять раз быстрее бойца подразделения коммандос, находящегося в так называемом «боевом трансе» под воздействием стероидов и препаратов наподобие эфедрина или амфетамина. Я не слишком много непонятных терминов употребляю, Иосиф Виссарионович?

– Нет. Я понимаю, – разлепил губы Сталин.

– Ну, вот, – расстроенно произнёс Гурьев и всплеснул руками. – А сейчас вы подумали: Боже мой, да ведь этого монстра надо немедленно уничтожить, ведь если он захватит власть… Тут есть маленькое «но». Мне не хочется – да и не нужно – хватать власть. Почему? Я это попытаюсь объяснить чуть позже. Пока просто, то есть – совсем просто: не нужна, Иосиф Виссарионович. Вам даже может показаться – хотя на самом деле всё куда сложнее – что я вообще не совсем нормальный: ещё два месяца назад я жил в прекрасном поместье недалеко от одной из мировых столиц, вращался в свете, имел массу влиятельных знакомых, которые наперебой стремились сделать мне что-нибудь невообразимо приятное без всяких усилий с моей стороны их к этому принудить, посещал модные курорты – как вы догадываетесь, отнюдь не в одиночестве, и вообще всячески ублажал себя. И мне это даже нравилось – не буду скрывать и изображать из себя Савонаролу [35]. И вот – я бросил всё это и примчался сюда, чтобы поговорить с вами. Мне кажется, такие ужасные, в общем, жертвы заслуживают того, чтобы вы, Иосиф Виссарионович, меня хотя бы выслушали. Скажете, нет?

– Я вас слушаю, – чуть улыбнулся Сталин. Впрочем, глаза оставались настороженными, так что Гурьев знал – расслабляться рано. Со Сталиным – вообще никогда невозможно будет расслабиться.

– А у вас тут есть что-нибудь выпить? Вино, коньяк, сельтерская, боржом, на самый крайний случай? Как-то мы негостеприимно с вами расположились.

– Нет, – чуть мотнул головой Сталин. – Всё приносят. Я не пью, когда работаю. Вода в графине, можете налить себе, если хотите.

– Спасибо, Иосиф Виссарионович, – проникновенно сказал Гурьев и чуть поклонился. – Может, вам тоже налить себе пару глотков? Это снизит натянутое в воздухе поле напряжённости ещё на пару гауссов.

– Я не хочу пить, – спокойно сказал Сталин. – Я хочу знать, что вам нужно.

– На самом деле вы сейчас пытаетесь понять, чего я хочу у вас попросить и что будет, когда вы мне откажете. Вы понимаете, – вроде бы – что, если такому типу, как я, всё обещать, он не поверит, и станет требовать так называемой «честности» и «правды». Значит, придётся отказывать. И что же тогда? Нет, отвечаю я на ваш невысказанный тайный вопрос, Иосиф Виссарионович. Я ничего не стану у вас просить и, если мы с вами не придём к какому-то подобию консенсуса по всему кругу затрагиваемых вопросов, я вас покину навсегда и обоснуюсь на каком-нибудь острове в тёплом океане, чтобы уцелеть в будущей войне и сохранить жизни стольким из моих друзей, скольким получится. Убивать я вас не стану, мне это неинтересно. Лет восемь – десять назад эту мысль ещё можно было повертеть в голове так и сяк, но не сегодня. Нет.

– Почему же?