Всем смертям назло

Нам приятно сообщить вам, что ваш рассказ „Раненый чибис“ прочитали по болгарскому радио и опубликовали в газете „Литературен фронт“, органе Союза болгарских писателей.

Желаем дальнейших успехов!

Директор Дамян Барняков, главный редактор Д. Добрев.

Государственное издательство „Народна культура“. София, Болгария».

Рукопись повести из Киева мне вернули. Четвертый номер журнала «выстрелил» другим произведением.

В хитросплетениях домов и переулков квартала имени Гаевого звенела капель, пробивались несмелые мелководные ручейки. Шла весна 1966 года. «Четвертый год мыкаюсь со своей писаниной. А чего достиг? Вот она опять передо мной, как в прошлом году, позапрошлом. Может, хватит? Может, не за свое дело взялся? А может, не надо было забирать из Киева? Пусть бы шла с добавлениями и изменениями, которых требовал редактор. Может, капризничаю? Может, так надо, все так делают? Ведь согласны же были напечатать, а это же не районная газета — журнал идет на всю республику, а может, и больше того. Может, по недомыслию своему упорствую?! Но, как только вспоминал советы редактора и работу над исправлением повести, в груди вставал какой-то глухой протест, и я не мог с ним ничего поделать. И даже сама мысль увидеть свою работу в таком искаженном виде претила и пугала. „Нет, лучше пусть пропадет, не увидит света, но переписывать ее не буду! Но, наверное, нужны уступки, без них, может быть, нельзя? К тому же это первая работа… Чего теперь рассуждать! Может, так, а может, эдак — дело сделано, мосты все сожжены, точка!“»

А весна, как нарочно, напоминала ту весну, шахтерскую…

В чистом небе трепетал жаворонок, и воздух был крут и пьянил, как тогда, у дальнего шурфа шахты «Северной», после смены, после пыльной круговерти лав и штреков, когда, хватнув полной грудью настоянный на весне воздух, на миг замрешь, подставив чумазое лицо солнцу, и где-то внутри тебя скворчонком защебечет: вот и все, и больше ничего не надо, пусть будет так и завтра, и послезавтра, всегда, всю жизнь… И над головой такой же жаворонок в небе…

Рукопись в тринадцатый раз была исчеркана вдоль и поперек. Странное действие оказал на меня редактор. Теперь я уже намеренно и убежденно сокращал те сцены из больничной жизни, которые он советовал расширить. Будто назло ему, эпизод, где Сергей выпивает, был заново переписан и усилен. «Сергей сморщился и, стуча зубами о край кружки, выпил водку. Влага опалила желудок…» — выписывал я на белом листе бумаги, а сам видел перед собой редактора и полемизировал с ним: «Вот тебе! Вот тебе „не примет читатель!“ Вот тебе „не примет!“» И сам пьянел и от того, что отрывок получался еще точнее, правдивее, жизненнее, и от зла, которому дал выход.

А вскоре одна из местных газет, в общем-то из самых добрых побуждений, опубликовала обширную статью, в которой бойко излагалась моя биография и без всяких обиняков, чуть ли не немедленно, обещалась читателю публикация повести в республиканском журнале. Посмотрел на подпись под статьей и подивился. И тут поработал киевлянин.

Статья называлась «Корчагин из города Луганска» (тогда Ворошиловград назывался Луганском). Много горьких минут принесла эта статья. На улицу стыдно было выходить, со знакомыми неприятно встречаться, будто я сам нагло и громогласно объявил себя человеком выдающимся или присвоил высокую награду, принадлежащую другому.

В этой связи мне хочется сказать еще несколько слов. У нас вошло, что ли, в моду очень часто и как-то очень легко и просто, как говорится, с ходу, примерять обыкновенного человека к тому, что живет в святой памяти народа, является его совестью и гордостью. Я понимаю, это обычно делается из самых лучших побуждений. Но разумно ли это? Будем чтить труд, честность, смелость. А время само поставит все на свое место.

Весна в тот год несколько померкла для меня, а добровольный домашний «арест» казался невыносимо томительным. Досадно было вдвойне. Я-то знал, что в указанном республиканском журнале моя повесть никогда не выйдет.