Всем смертям назло

«Дорогой друг!

Ваша повесть вошла в мое сердце и тронула меня до глубины души. Вы и ваша жена — настоящие герои. Я преисполнена глубокого уважения и удивления по отношению к вам.

…У меня тоже немало различных семейных хлопот, и я не раз уже теряла веру в себя, но, прочитав повесть, верю, что все человек может превозмочь.

Пишите и дальше, у вас это должно очень получиться. На нашем предприятии все читают эту повесть и говорят о вас и о советских людях как о мужественных и стойких борцах…

Примите мой сердечный привет и заверения в том, что в Польше у вас есть настоящие друзья, восхищающиеся вами и глубоко уважающие вас.

Польша, Забже. Янина Мажгц».

Я и сейчас не могу вспомнить, как вошел в кабинет, поздоровался и, кажется, без приглашения сел на диван. В груди отчаянно билось сердце, на лбу выступил пот. Он встал из-за стола и подошел ко мне.

— Так вот ты какой!

Рядом со мной стоял сам Полевой. Живой, настоящий писатель, автор «Повести о настоящем человеке», которую когда-то я взахлеб, не отрываясь, прочитал и бредил стать летчиком. «Боже мой, не сон ли такой счастливый приключился со мной?»

Полевой. Позвольте мне называть вас Славой? Так вот, не так уж часто бывает, чтобы большой журнал в двух номерах, один за другим печатал начинающего автора. Еще не весь тираж первого номера развезен по стране, а мы общими усилиями расчистили место для вашего рассказа «Раненый чибис». Рассказ нам кажется отменным. Есть у вас, Слава, божий дар. Его надо беречь и умножать. Нас очень радуют ваши успехи. И все же хочу предупредить: не обращайте внимания на шумиху! Она, видимо, будет. Уже поднимается. Ну а вы старайтесь не замечать ее. К сожалению, мне не довелось быть знакомым с Николаем Островским. Но я давно и хорошо знаю Маресьева. Сколько лет вокруг его имени стоит шум-гам, а он скромно делает свое большое дело. К тому же в зимнее время непременно два часа в день катается на коньках, а летом на велосипеде. Очень легко было поддаться соблазну, но Маресьев остается таким, каким был. Кстати, у нас в городе Калинине — я ведь тверяк! — на сей счет говорили так: чем больше чести, тем меньше слов.

— Мне очень часто приходилось бывать в Калинине. Полевой. А где учился?

— Учился в горном техникуме, на каникулах работал в шахте.

Полевой. А как же все-таки родилась мысль заняться литературным трудом?

— Сложно и долго все происходило. Не в один день, как говорится. Много читал. Но чтение хоть и великое дело, но занятие все же пассивное. Надо было самому что-то делать. Самому! Человек, наверное, только тогда чувствует себя человеком, а тем более человеком счастливым, когда знает, что он кому-то нужен, приносит пользу, а не цветком-одуванчиком идет по земле. На свете нет ничего ужаснее, чем сознание собственной ненужности. Я не знал, чем, как отблагодарить мне мою жену и всех тех замечательных людей, которые вырвали меня из лап смерти. Ну вот, вроде как заметку в газету написал…

Полевой. Наверное, раньше все-таки грешили по литературной части?

— Как вам сказать, Борис Николаевич… Кто в юности пе балуется стихами. Был такой грех и у меня. Целые поэмы строчил. Да так в девятом классе этим увлекся, что и уроки учить перестал. Естественно, отцу пришлось «власть употребить», комсомольцы от души прочихвостили, ну и… поэзию бросил, но к бумаге тянуло, писал заметки в райгазету. В армии даже военкором числился. Вот уже после несчастья критикой занимался. А потом подумал; «Чем других критиковать, не лучше ли самому попробовать писать».

Полевой. Как писалась повесть?.

— Трудно. Порой было трудней, чем на операционном столе. Все заново пришлось пережить. Иной раз Рита проснется, а я без сознания на полу. Да ничего, все позади. Единственное чувство вело меня: рассказать всем, что безвыходных положений нет, что человек всегда должен оставаться человеком. Рассказать непременно вслух и всем. Потому что верил — боль наша должна другим помочь пересилить свою. Когда даже плохому человеку говоришь о трудном без прикрас, то и этот человек нередко испытывает потребность стать чище, лучше.