Всем смертям назло. Записки фронтового летчика

Потерян счет времени. Сколько минут, а может быть, и часов длился этот кошмар, я не знал. Во всем мире остались для меня только бешено крутящийся самолет и полыхающее заревом небо в узорах цветных шариков да рваных звездочках разрывов.

Мелькали в памяти обрывки прежних боев, встала перед глазами недавняя гибель моего друга Жоры Васильева над Галацем. Его вот так же держали прожекторы и так же яростно били по нему зенитки. Уж какой великий мастер пилотажа был Жора, а вырваться не смог. А сейчас и прожекторов больше, и обстрел плотнее… Мозг все чаще пронизывает мысль о бесполезности продолжения боя. Я устал. Силы мои на исходе.

В этот момент, один из труднейших в моей жизни, сзади раздался возглас:

— Молодец, командир! Отходи к периферии!

Зарычал короткими очередями штурманский пулемет, и на земле потухли, один за другим несколько прожекторов.

Стрельба и особенно ободряющий голос боевого напарника встряхнули меня. Прошло оцепенение страхом. Возвращался азарт схватки. Исчезла усталость, тело вновь налилось силой, и я уже не думал о гибели, хотя и не заглядывал в будущее дальше, чем на несколько бесконечных секунд вперед.

Все происходящее стало видеться мне, как в замедленной киносъемке. Вот трасса голубых и красных шариков медленно-медленно приближается к моему крылу. Самолет так же неторопливо отворачивает в сторону, смертоносная трасса проходит мимо. Неспешно вспухают разрывы тяжелых снарядов. «Тройка» ходит от разрыва к разрыву, протыкая носом едкий дым взрывчатки, будто понимая, что в это место никогда уже не попадает ни один снаряд.

Отрешенно от происходящего чувствовал я себя. Спокойно, как мне казалось, обдумывал наше положение. В общем-то, ничего особенного не происходит. Постреляют-постреляют да и перестанут. Вон уже сколько высадили боеприпасов, и все без толку. Погасят прожекторы, и мы уйдем. Откуда-то появилась твердая надежда вырваться из огня — всем смертям назло…

Руки сами собой управляли машиной, бешено закручивая ее в дикой свистопляске игры со смертью. Но проделывал это будто не я, а некто посторонний. Такое состояние бывает у бегунов на большие дистанции, когда появляется «второе дыхание». У меня появилась масса свободного времени. На борту остались две осветительные бомбы «САБ-25», и я сбросил одну из них. Хорошо стали видны разлившийся пожар на привокзальных путях, развалины улиц, разбросанные по ним вспышки стрельбы зениток, прожекторы.

Сверкая лаком крыльев, «тройка» продолжала метаться. Мотор то надрывался в форсажном режиме, то замолкал вовсе. Я ухитрился-таки оттянуться к периферии обороны. Еще немного, и я должен выйти из-под обстрела. И вот тут-то с моей машиной и случилась беда. Впереди справа, чуть ниже мотора, сверкнул разрыв. Нас встряхнуло воздушной волной — и сильнейшая, как в ознобе, тряска охватила самолет.

К нам неотвратимо приближалась серия разрывов. Надо немедленно увеличить скорость! Дал форсаж. Машина рванулась и затряслась. Несколько секунд такого полета, и мотор оторвется к чертовой матери! Оставалось одно: быстро, как только можно, нырнуть к земле и там уйти в темноту. Разумеется, при условии, если до этого не развалится от бешеной тряски моя «тройка» и немцы позволят безнаказанно снизиться до высоты бреющего полета.

Я завалил машину в крутое скольжение на крыло по спирали, снижаясь практически вертикально, а попросту говоря, падал, как камень. Этот маневр я мог бы применить и раньше, но приберегал его на самый-самый крайний случай. Номер этот, как говорится, смертельный, и выполнение его опаснее любого артиллерийского обстрела.

Но выбора у меня в тот момент не было.

Сбросили последний «САБ». Нужно хорошенько осветить землю, иначе можно вообще не успеть вывести машину в горизонтальный полет и трахнуться о камни. Все круче наклоняются сопровождающие меня прожекторы. Многим уже не хватает угла наклона — я ниже их, и они гаснут. При свете подвешенного на парашюте «САБа» на глаз определяю высоту — метров пятьдесят, не больше.

Я прижался к самой земле, к развалинам, и, не обращая внимания на тряску, увожу «тройку» за пределы Белграда в дождливую черноту югославской ночи.

Кажется, вырвались! Сбавил обороты до предела, слегка усмирив тряску. Стало возможным разглядеть показания приборов. В душе ширилась радость, и незаметно для себя я негромко запел:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки — крылья,
А вместо сердца — пламенный мотор!

Вспомнился отец. Он любил этот авиамарш. Если бы мог он в эту ночь хоть краем глаза увидеть меня в бою! Хотя нет, лучше не надо. Не дай бог родителям видеть своего сына в таком положении!