– Понимаешь, я как бы сговорена. Мы живем втроем: я, Брайан и Том, и у нас почти настоящая семья, и я просто не хожу налево, разве что… ну, сам понимаешь – случайность. Я ведь была далеко от дома, копалась в дурацких старых приходских записях. Ну что тут еще скажешь? Было бы очень мило, если бы ты заскочил поздороваться, когда будешь в Бристоле, но ни на что большее не надейся. Это ведь не слишком прямолинейно?
Прошлое мертвенной хваткой сжало мозг Виктора. Всмотревшись в фон за обеспокоенным лицом Карен, он различил две фигуры, после ее требований заткнуться застывшие как на фотографии. Как на размытой, старой фотографии, но общий смысл они передавали верно: двое мужчин, один бледный, другой темный, оба голые по пояс, на плечах у темного – размытая светлая полоса. Иными – недвусмысленными, мучительно болезненными – словами, два парня Карен сидят на чем-то низком, вероятно, на раскладном диване, и один обнимает другого.
И этот «другой» – она только что сама сказала – африканец.
На втором этаже открылась дверь ванной. Механически он выключил телефон и механически от него отошел. Ярость мешала ему сосредоточиться, не давала связно думать. В дверях появилась в купальном махровом халате Мэри и попросила набрать на пульте роботизированного бара комбинацию ее любимого коктейля.
Он раздраженно подчинился, сознавая, что ни в коем случае не должен дать воли гневу, и тем не менее никак не мог придать лицу веселое выражение. Мэри – что было неизбежно – спросила:
– Кому ты звонил?
– В Бристоль, – ответил Виктор, более или менее избегая лжи. – Я размышлял о строительстве там жилых домов и подумал, может, стоит продать землю здесь и переехать куда-нибудь, где поменьше народу.
– И что они сказали?
– Безнадежно.
Мэри попробовала свой коктейль, нахмурилась. Она теперь часто хмурилась, и от этого на когда-то хорошенькое лицо легла сеть старческих морщин. Виктор отметил этот факт и отстраненно удивился, как один короткий звонок изменил реакцию – всего час назад она бы отреагировала совершенно по-другому.
А потом, пьяный воспоминаниями о Карен, стал думать:
Для молодых современного мира подобные мысли в его возрасте показались бы нелепыми, но он так и не приспособился к современному миру. И теперь со смирением признал, что никогда не приспособится. Отпраздновать свой двадцать первый – привилегия, которую у него украло время.
– Какая гадость, – сказала Мэри. – Ты уверен, что правильно набрал комбинацию?
– Что? А, черт подери! Конечно, уверен! Из робобара уже несколько дней идет сплошная гадость, а до выходных никто не сможет прийти его починить.
– Вот и говори после этого о прогрессе! – Мэри помрачнела. – Наш бой в Лагосе скорее бы умер, чем так испортил коктейль.
Она все равно, пусть и морщась, допила остаток и отставила бокал.
– Тогда пойду оденусь, – сказала она. – К скольким нас ждут Харрингэмы? К двенадцати или к половине первого?
– К двенадцати, – ответил Виктор. – Лучше поторопись.
Когда она ушла, он смешал коктейль и себе – вручную – и встал с ним у окна во всю стену, откуда были видны наползающие орды безликих домов. Мысли мелькали у него в голове точно череда проекционных слайдов, которые перемешали так, что они утратили связный порядок.