Всем стоять на Занзибаре

– Вот что я тебе скажу. Когда меня решили сюда послать, я был третьим секретарем посольства в Каире – повышение, конечно, номинальное, но я был в ярости. Мне казалось, это безнадежная дыра. Я сделал все, что мог, лишь бы увильнуть от назначения. Но мне ясно дали понять, что если я не суну мою гордость в карман, то в будущем могу рассчитывать только на ранг второго атташе, и не больше. Поэтому я согласился, но знал бы ты, чего мне это стоило, – я едва не свихнулся. Когда я приехал на место, то был на волосок от того, чтобы попасть в лапы психиатров. Я, можно сказать, жил на транках. Сам ведь знаешь, каково это быть черномазым в обществе бледножопых.

Норман кивнул. Он попытался сглотнуть, но во рту у него так пересохло, что под небом не было ничего, кроме воздуха.

– Я остался за главного, когда Элиу уехал, – сказал Гидеон. – Признаю, руководить тут особо нечем. Но… Ну, еще два года назад, свали на меня хотя бы такую номинальную ответственность, я бы сломался. Я просто сюда приехал, всего и делов-то, но почему-то… – Тут он, словно извиняясь, пожал плечами. – Вместо психической развалины я снова в норме, снова на коне. У нас могла бы случиться война РЕНГ с Дагомалией, а я бы продолжал заниматься своим делом. Возможно, я не слишком хорошо справился бы, но приложил бы все усилия и не чувствовал себя бесполезным и беспомощным.

– Верно, – кивнул Элиу. – Я тобой доволен.

– Спасибо. – Гидеон помешкал. – Элиу, наверное, меня понимает. Было время, когда я ботинки послу бы вылизал за такую похвалу. А теперь… ну… просто приятно. Сечешь? – Тут он повернулся к Мастерсу: – Я совсем не хотел вас задеть, просто пытался объяснить Норману положение вещей.

Элиу кивнул, и у Нормана возникло тревожное ощущение, что они с Гидеоном обменялись какими-то мыслями, которые ему, уроженцу Нью-Йорка, чужаку, нечего и надеяться подслушать.

– Вот, скажем, Элиу, – продолжал Гидеон, развернувшись на сиденье лицом к Норману, – мог бы сделать что угодно, ну, может, назвать меня треклятым тупицей и это – уж пожалуйста – доказать, а я все равно бы продолжал отстаивать мое мнение. И если бы у него нашлись доказательства, я бы признал, что неправ, и начал все заново, но не чувствовал бы себя дураком только от того, что ошибся. Я бы решил, что на то есть причина. Скажем, я получил неверную информацию, или меня подвело какое-нибудь привезенное из дома предубеждение, или еще что-нибудь. Вот это и есть уверенность в себе, что равнозначно защищенности. Сечешь?

– Пожалуй, – с сомнением сказал Норман.

– По всей видимости, нет. А это означает, что словами тут ничего не объяснишь. – Гидеон пожал плечами. – Такое нельзя изолировать и выставить всем напоказ в склянке, и на то есть причина. Это что-то должно проникнуть тебе под кожу, забраться в самое нутро, его надо почувствовать. Но… Ну, тот факт, что за пятнадцать лет в Бенинии не было ни одного убийства, уже кое о чем говорит.

– Что? – Норман даже подпрыгнул на месте.

– Правда-правда. Не понимаю, как такое возможно, но это документально подтвержденный факт. Только посмотри на эти трущобы! – Гидеон указал за окно машины. – Можно подумать, что они самое место для разборок между уличными бандами, песочница для мокеров, правда? А ведь в Бенинии не было ни одного мокера. Последний убийца был даже не из этнического большинства, не из шинка. Это был шестидесятилетний иммигрант-иноко, который уличил свою жену в измене.

Вот бы сюда Чада Малигана, ух как полетят в тартарары его драгоценные теории, – подумал Норман, но вслух сказал:

– В таком случае нечего и сомневаться, в Бенинии и впрямь что-то есть.

– Уж ты мне поверь, чувак, – сказал Гидеон. – И еще отношение к религии. Сам я католик. А ты?

– Мусульманин.

– Не из «Детей Х»?

– Нет, ортодокс.

– И я тоже, в моей собственной вере. Но ты когда-нибудь слышал о стране, где правокатолики не были бы предметом гонений?

Норман покачал головой.

– Что до меня, я целиком и полностью за контрацепцию. У меня два отличных бэбика, они умненькие, здоровые и все такое, и мне этого хватает. Но раньше я поносил еретиков, пока не проникся логикой бенинцев.

– И какая же она?