Всем стоять

МОСКВИНА: Современное искусство чаще всего агрессивно, а у вас – слабые сигналы, тихие звуки. Один ваш фильм так и называется – «Тихие страницы». И говорите вы мягко, негромко. Тишина – это часть вашей эстетики?

СОКУРОВ: В молчании – буря, на самом деле. Когда человек замолкает, неизвестно, что за этим последует. Для меня пауза – это первая буква в кинематографической азбуке. Если режиссер не владеет паузой, значит, он не знает или не хочет знать этой азбуки. Пауза – это то, на что способна только визуальность, потому что она очень синхронна и органична, с природой течения времени в первую очередь. Пауза маловероятна и малосодержательна в музыке, пауза бедно и по-сиротски выглядит в литературе; в архитектуре, пожалуй, есть примеры, но вообще сама стихия тишины и паузы – конечно, кинематографическая стихия. С этим открытием мы немного опоздали, так как испытать тишину и паузу, прочувствовать ее, познать и понять может только зритель, не испорченный современной кинематографической практикой, не испорченный неадекватным монтажом и современной деструктивной музыкой. Но это чистый кинематограф, на мой взгляд. Вообще визуальность – это огромная сложная наука, сложнее математики, но мы к ней не относимся, как к науке, экспериментируем с ней и необратимо разрушаем человека и мир. Существует колоссальная энергия визуальности, которая разрушает цивилизацию. Ничто цивилизацию разрушить не может, ни войны, ни оружие, а визуальность может уничтожить нацию любого масштаба, народ любой численности и культуру самую прочную, самую древнюю, самую фундаментальную.

МОСКВИНА: В картине «Русский ковчег» вы решали сложнейшую технологическую задачу (съемки одним планом), и, надо полагать, задачи творческие, мировоззренческие были также не менее сложны. Можно сказать, что искусство, каким оно предстает в «Русском ковчеге», это для вас – гарант истории и победа над смертью?

СОКУРОВ: Трудный, тяжелый вопрос. Да, когда читаешь страницы истории блокадного Эрмитажа, вдруг понимаешь совершенно четко – смерти нет. И все-таки искусство в России – драматично и трагично, поскольку драматичны и трагичны судьбы людей. Я совершенно не ленинградский житель, такой провинциальный по природе своей, и у меня всегда было ощущение, что не могу я простить блокады, не могу принять цену Ленинграда – миллион человеческих жизней. Вот на одной чаше весов миллион жизней, а на другой – сокровища Ленинграда, и, пожалуй, жизни мне кажутся важнее исторических стен, памятников, даже важнее независимости, потому что купюры в архитектуре восстановить можно, а купюры в непрерывной жизни народа не восстановишь. Жизнь человека важнее любой политики, она важнее престижа государства, важнее целостности каких-то территорий. Я почему-то все время думаю об этом убитом миллионе и мне это кажется чудовищным преступлением и общества против себя самого, и, конечно, государства против народа. И забыли уже блокаду, еле-еле помнят, а это забывать нельзя, ни в коем случае, категорически нельзя забывать.

МОСКВИНА: Вы чувствуете себя петербуржцем?

СОКУРОВ: Нет, потому что я не вижу и не чувствую петербургского общества, я не чувствую единства интеллигенции города, не вижу и не понимаю политического и социального пространства города. Когда с блестящего Невского войдешь во двор и видишь, как там живут люди и что происходит в этих квартирах, увидишь этих грязных, неопрятных людей, и мужчин, и женщин, и детей, увидишь, что эти люди вытворяют в подъездах и лифтах… в общем, мне далеко еще до осознания этого города. Я все же испорчен впечатлениями, я был во множестве государств, несопоставимо менее богатых, чем мы, среди народов, которые, может, меньше создали в искусстве, меньше свершили исторических подвигов, чем русские люди, – и притом у них другое, бережное, внимательное отношение к жизни. Больно и грустно думать об уровне социальной культуры соотечественников. Понимаете, впечатление о твоей родине и твой труд – эти вещи могут часто не соприкасаться; можно создавать произведения на русском языке и существовать среди русского народа в русском государстве – но душой, такой измученной, больной душой быть совсем не здесь…

МОСКВИНА: В «Русском ковчеге» отечественная культура петербургского периода кажется прекрасным видением, миражом, исторической фата-морганой… Я не приписываю вам, говоря так, своих личных заблуждений?