Всемирная библиотека. Non-Fiction. Избранное

Для писателей 1918 года война была тем, чем Тиберий Клавдий Нерон был для своего наставника по риторике: «грязью, замешанной кровью». Так войну воспринимали все: Унру, Барбюс, Уилфред Оуэн, Сассун, затворник Клемм, вездесущий Ремарк. (Парадоксально, но одним из первых поэтов, описавших монотонность, скуку, отчаяние и физические уродства современной войны, был Редьярд Киплинг – в «Казарменных балладах» 1903 года.) Для Гийома Аполлинера, младшего лейтенанта артиллерии, война была прежде всего прекрасным зрелищем. Об этом говорят его стихи; и это подтверждается в его письмах. Гильермо де Торре, самый вдумчивый и проницательный из его комментаторов, замечает: «Долгими ночами солдат-поэт мог созерцать из окопов небо, расстрелянное гаубицами, и воображать новые созвездия. Так Аполлинер представлял свое участие в ослепительном зрелище в „La nuit d’avril 1915“[414]:

Le ciel est étoilé par les obus des Boches
La forêt merveilleuse ou je vis donne un bal…[415]

»

Письмо от второго июля подтверждает: «Война, безусловно, прекрасная вещь, и, несмотря на все опасности, которым я подвергаюсь, несмотря на усталость, постоянную нехватку воды, словом, несмотря на все тяготы, я рад, что нахожусь здесь… Пустынная местность: ни воды, ни деревьев, ни деревушки, ни чего-либо другого, кроме металлической, запредельной войны».

Значение целого предложения, как и отдельного слова, зависит от контекста; порой в качестве контекста выступает целая жизнь. Так, фраза «Война – прекрасная вещь» допускает множество интерпретаций. В устах южноамериканского диктатора она может означать его стремление сбросить зажигательные бомбы на столицу близлежащей страны. В устах журналиста она может означать намерение заискивать перед диктатором, чтобы добиться хорошего общественного положения. В устах кабинетного литератора она может означать тоску по лихой жизни. В устах Гийома Аполлинера, находившегося прямо на поле брани во Франции… думаю, она означает безмятежное неведенье страха, принятие судьбы, внутреннюю непорочность. Таков был и норвежец, завоевавший шесть – или чуть больше – футов английской земли и окрестивший сражение «пиром викингов»; таков был и бессмертный неизвестный автор «Песни о Роланде», воспевавший блеск меча:

E Durandal, cum ies clere et blanche.
Cuntre soleil si reluis et reflambes[416]

.

Строка Аполлинера

La forêt merveilleuse ou je vis donne un bal

не является строгим описанием артиллерийских сражений 1915 года, но это хороший портрет самого Аполлинера. Хоть он и прожил свои дни среди паладинов кубизма и футуризма, он не был «современным» человеком. Он был чем-то менее сложным и более счастливым, древним и сильным. (И был настолько несовременен, что всегда находил все современное причудливым и даже трогательным.) Он был, как сказано в платоновском диалоге, «существом легким, крылатым и священным», человеком простейших – и потому вечных – чувств; он был, когда колебались основы земли и неба, он был поэтом древнего мужества и древней чести. Пусть это подтвердят его тексты, которые волнуют нас, как близость моря: «La chanson du mal-aimé»[417], «Désir»[418], «Merveille de la guerre»[419], «Tristesse d’une étoile»[420], «La jolie rousse»[421].

1946

Об Оскаре Уайльде

При имени Уайльда вспоминается dandy[422], писавший к тому же стихи, в памяти брезжит образ аристократа, посвятившего жизнь ничтожной цели – поражать окружающих галстуками и метафорами. Брезжит представление об искусстве как тонкой, тайной игре – чем-то вроде ковра Хью Верекера или Стефана Георге – и о поэте как неутомимом monstrorum artifex[423] (Плиний, XXVIII, 2). И наконец, о томительных сумерках XIX столетия и гнетущей роскоши его теплиц и балов-маскарадов. Ни один из этих образов не лжет, но за каждым из них, утверждаю я, лишь часть истины, и все они идут против (или попросту не желают знать) известных фактов.