Таким образом, когда Адриан после тяжких страданий скончался в Байях (место купанья в Кампании), ближайшее будущее римского государства было обеспечено правителями: монархическое правление было прочно установлено, и середину II в. н. э. следует считать временем процветания римского государства. О первом из двух Антонинов, Тите Аврелии Антонине, иначе
Потомство единогласно восхваляет Антонина.[74]
Современники говорили, что при Антонине Рим вернулся к временам Нумы — баснословного царя, который в древнеримских сказаниях представляется идеалом государя: в такой полной гармонии являлись все качества в этом редком человеке, который был прост в обращении со всеми, удивительно добросовестен и при этом мягок и доброжелателен. Не следует забывать, что в это время задачи управления государством были более чем когда-либо затруднительными; оно именно теперь достигло своего наибольшего распространения и по своим размерам едва ли имеет подобное себе государство среди ныне известных. На крайнем северо-западе, в Британии, римское владычество распространилось до крайних пределов: эти пределы указываются гробницей римского солдата, найденной севернее шотландского городка Стирлинга. Оттуда и до устья Рейна, и по этой реке вверх до Кобленца шла римская граница в юго-восточном направлении; отсюда, следуя линии укреплений Адриана, она уклонялась от Рейна к Дунаю, в который упиралась немного выше нынешнего Регенсбурга; далее она следовала по течению этой реки до того места, где река круто поворачивает на юг; простираясь далее по прямому направлению, она переходила через Карпаты и упиралась здесь в северо-западную оконечность Черного моря, бассейном которого и заканчивалась северо-восточная окраина громадной территории римского государства. Евфрат и Аравийская пустыня составляли юго-восточную границу, линия которой отсюда, загибаясь на запад, охватывала все североафриканское побережье и, достигнув океана, тянулась по побережьям Испании, Галлии и Британии и заканчивалась на северо-западе в окрестностях нынешнего Глазго.Никогда еще на всем пространстве истории человеческого рода такая громадная его часть не входила в состав одного обширного царства, и это необъятно обширное государство вот уже в течение двух веков пользовалось, в общем, почти ненарушаемым миром, и все различные его части могли свободно обмениваться своими произведениями, своими товарами и своими мыслями. Все давно уже привыкли пересказывать историю этих веков, как историю царства, клонящегося к упадку и распадению, и не может подлежать никакому сомнению то, что у всех, даже у самых блестящих народов в истории человечества, есть свои резкие тени. Но все же это