При императоре Августе литература достигла своего расцвета и если принципат нельзя назвать «золотым веком» римской истории, то его можно назвать по праву «золотым веком» римской литературы. К этому времени она соединила в себе разнообразие и мастерство форм эллинических поэтов с содержанием близким к идеологии правящих кругов римской империи. Римская литература этого времени оказала огромное влияние на развитие всей мировой литературы, но в ней уже в это время показывались черты, которые привели впоследствии римскую литературу к упадку, — это зависимость писателя от официальной идеологии и еще большая зависимость от знатных покровителей. В связи с чем литераторы постепенно утрачивали не только духовную, но и, фактически, личную свободу.
Римская империя в I в. н. э
Вернемся теперь к последним годам правления императора Августа. Процитируем с этой целью отрывок из книги I «Анналов» великого римского историка Корнелия Тацита в переводе Г. Кнаббе: «И вот Август, стремясь упрочить свое господство, возвеличил Клавдия Марцелла, еще совсем юного сына своей сестры, сделав его верховным жрецом, а также куральным эдилом, и Марка Агриппу, родом незнатного, но бесстрашного полководца, разделявшего с ним славу победы; предоставляя ему консульства два года кряду и позднее, после кончины Марцелла, взяв его в зятья. Своих пасынков, Тиберия Нерона и Клавдия Друза он наделил императорским титулом, хотя все его дети были тогда еще Живы. Ведь он принял в род Цезарей сыновей Агриппы, Гая и Луция, и страстно желал, чтобы они, еще не снявшие отроческую претексту, были провозглашены главами молодежи и наперед избраны консулами, хотя по видимости и противился этому. После того, как Агриппы не стало, Луция Цезаря, направившегося к Испанским войскам и Гая, возвращавшегося из Армении с изнурительной раной, унесла смерть, ускоренная судьбой или кознями мачехи Ливии, а Друз умер еще ранее, Нерон остался единственным пасынком принцепса. Все внимание теперь устремляется на него одного. Август усыновляет его, берет себе в соправители, делит с ним трибунскую власть; и уже не в силу темных происков Ливии как прежде, — теперь его открыто почитают и превозносят во всех войсках. Более того, Ливия так подчинила себе престарелого Августа, что тот выслал на остров Планазию единственного своего внука Агриппу Постума, молодого человека большой телесной силы, буйного и неотесанного, однако не уличенного ни в каком преступлении. Правда во главе восьми легионов на Рейне Август все же поставил сына Друза — Германика и приказал Тиберию усыновить его: хотя у Тиберия был родной сын юношеского возраста, представлялось желательным укрепить семью дополнительной опорой. Войны в эти годы не было, за исключением войны против германцев, продолжавшейся скорее для того, чтобы смыть позор поражения и гибели целого войска вместе с Квинтилием Варом, чем стремлением распространить римскую власть или захватить богатую добычу. Внутри страны все было спокойно, те же неизменные наименования должностных лиц; кто был помоложе, родился после битвы при Акции, даже старики, и те большей частью — во время гражданских войн. Много ли еще оставалось тех, кто своими глазами видел Республику?
Итак, основы государственного порядка претерпели глубокое изменение и от общественных установлений старого времени нигде ничего не осталось. Забыв о еще недавнем всеобщем равенстве, все наперебой ловили приказания принцепса; настоящее не порождало опасений, покуда Август во цвете лет деятельно заботился о поддержании своей власти, целостности своей семьи и гражданского мира. Когда же, в преклонном возрасте, его начали томить недуги и телесные немощи и стал приближаться его конец, пробудились надежды на перемены и некоторые принялись толковать впустую о благах свободы, весьма многие опасались гражданской войны. Иные — желали ее. Большинство однако на все лады разбирали тех, кто мог стать их властелином: Агриппа — жесток, раздражен нанесенным ему бесчестием и ни по летам, ни по малой опытности в делах не пригоден к тому, чтобы выдержать такое бремя; Тиберий Нерон — зрел годами, испытан в военном деле, но одержим присущей роду Клавдиев надменностью и часто у него прорываются, хотя и подавляемые, проявления жестокости. С раннего детства он был воспитан при дворе принцепса; еще в юности превознесен консульствами и триумфами; и даже в годы, проведенные им на Родосе под предлогом уединения, а в действительности изгнанником, он не помышлял ни о чем ином, как только о мести, притворстве и удовлетворении тайных страстей. Ко всему этому еще склоняла его мать с ее женской безудержностью: придется рабски повиноваться женщине и сверх того, двоим молодым людям, которые какое-то время будут утеснять государство, а когда-нибудь и расчленят его.