Всемирная история. Том 8 Крестоносцы и монголы

Особенно отчетливо смешение двух культурно-поэтических традиций ощущается в лексико-грамматических особенностях жанра: в одних и тех же строках песен можно встретить слова и конструкции как арабского, так и романского происхождения. Ибн Кузман издевается над благочестивом, отказывающимся от застольных развлечений, и над узриг-ской «платонической» любовыо, противопоставляя ей земные, чувственные радости. Это сближает заджали *с некоторыми песнями провансальских поэтов XII — XIII вв.,провозглашавшими права земной любви в противовес религиозному аскетизму. В заджалях, как и в искусстве трубадуров, поэзия ^Тесц₀ связана с музыкой.

Жестокая реакция, ограничившая возможности культурного развития Андалусии после берберских завоеваний, ^Не носила необратимого характера. И среди первых альмо-^Ха4скпх правителей были люди просвещенные, например халиф

^{6 3}*к. 998

161

Юсуф (1163 — 1184), везпром которого состоял один из самых замечательных людей арабской Испании, философ и писатель Ибн Ту фей ль (Абубацер,ум. 1185), вошедший в историю арабской художественной прозы своей знаменитой «Повестью о Хайе, сыне Якзана». Эта повесть — самое значительное произведение андалусской прозы, получившее широкую известность не только у арабского, но и у западноевропейского читателя. Это весьма своеобразное произведение принадлежит прежде всего истории философии, отражая тот сложный сплав рационализма и мистицизма, который сложился в средневековой арабской мысли под перекрестным влиянием идей древнегреческих философов (перипатетиков и неоплатоников) и восточного мистицизма. Однако фабульное построение повести вводит это произведение в сокровищницу арабской художественной прозы.

Философско-мистический смысл повести отражен даже в ее заглавии: арабское название «Хай ибн Якзан» означает «Живой сын Бодрствующего». Хай ибн Якзан начал свою жизнь на необитаемом острове. По одной версии, он был «из тех, кто рождается без отца и без матери», по другой — мать Хайя, тайно родившая его от некого Як-запа, бросила младенца в море, которое вынесло его на необитаемый берег.

Младенец был вскормлен газелью и вырос среди диких зверей. Наблюдая окружающую его природу, пытаясь осмыслить ее отдельные явления, Хай постепенно силою своего разума постигает общие законы жизни и основы мироздания. Этот процесс познания мира, описанный Ибн Ту-фейлем увлекательно и поэтично, складывается .в своеобразный гимн человеческому разуму, способному без помощи общества, самостоятельно выработать законы мышления, а затем силою логики овладеть всей полнотой человеческих знаний о мире. Однако высшую божественную истину совершенный человек Ибн Туфейля познает не разумом: духовный путь Хайя завершается мистическим откройенцем, интуитивным постижением «существа необходимо сущего» и экстатическим слиянием с этим божеством. Об этом автор лишь сообщает читателю, оговариваясь, что описать пути духовного откровения и состояние экстатического слияния с высшим невозможно.

В дальнейшем Хай отправляется к людям, стремясь разъяснить истину. Однако люди ие понимают поучений Хайя. Узнав человеческое общество с его порочными взаимоотношениями и ложными представлениями, Хай отчаивается исправить людей, которым не иод силу подняться «до высот умозрительного мышления», и возвращается в уединение на свой остров.

Стройная фабула повести тяготеет к философской притче о совершенном человеке и путях познания истины. Основная ситуация -- человек, один на один с природой постигающий мир, — окрашивает все события, происходящие по ходу повествования, своеобразной поэзией первооткрытия и придает произведению непреходящее поэтическое обаяние.

Симптомы наступающего литературного упадка в Андалусии были те же, что и в восточных арабских областях: появление искусственной поэзии и широкое распространение мистической суфийской лирики, которая, одиако, выдвинула ряд примечательных творческих индивидуальностей.

Суфизм преобразил традиционную поэзию, ввел в нее особый символический стиль. Согласно суфийскому учению, постижение божества и слияние с ним достигается мистической любовью к богу, поэтому значительная часть суфийской поэзии — стихи любовного содержания внешне мало чем отличаются от обычных газелей. В суфийских гимнах поэт обычно жаловался на любовные муки, сетовал на безнадежность своего чувства, воспевал прекрасную возлюбленную, ее вьющиеся локоны, всеиспепеляющнй взор, сравнивал ее с солнцем или свечой, а себя с мотыльком, сгорающим в пламени.

Каждый из этих образов превращается в суфийской лирике в символ с постоянным значением. Суфийские стихи непременно двуплановы, за видимым, «земным» планом кроется мистический смысл, что уводит поэзию из реального мира в область аллегорий и иносказаний, имеющих однозначный смысл.