Затем открывают ручную кладь. У всех истощается терпение. Очередь продвигается с большим трудом, потому что
множество хасидов, с их широкими шляпами, и пейсами, и бахромой, высадившиеся в аэропорту Хитроу, слишком беспокойны для организованного ожидания: они бегают туда и сюда, жестикулируют, громко восклицают. В проходах от них тесно. Не менее двухсот хасидов направляются в Израиль для того, чтобы участвовать в церемонии обрезания первородного сына их духовного лидера, Рабби Белцера (Belzer Rabbi). Вступив на борт Боинга-747, моя жена Александра и я проходим сквозь строй – темные глаза залегают в засадах из волос. Ни эти широкие шляпы, ни пейсы, ни бахрома для меня не новы. Они – словно мое вернувшееся детство. В шестилетнем возрасте я и сам носил под рубашкой таллит катан (или scapular) из зеленого набивного ситца – а у них он из белого льна. Бог повелел Моисею говорить с детьми Израиля и обязать их сделать бахрому на одеждах. Так они и носят ее уже четыре тысячи лет. Мы находим свои места, два в ряду из трех кресел, где-то в хвосте самолета. Третье место занимает молодой хасид, он весьма встревожено смотрит на меня и спрашивает:– Вы говорите на идише? – Да, конечно – отвечаю я.
– Я не могу сидеть рядом с вашей женой. Пожалуйста, сядьте между нами, окажите мне любезность, – говорит он.
– Да, пожалуйста.
Я занимаю среднее место, что мне не нравится, но я не сержусь. Скорее, мне любопытно. «Нашему» хасиду где-то около тридцати. Лицо его прыщаво, шея тонка, большие голубые глаза выпучены, нижняя губа выступает. Лицо его не современно. В нем отражены не сегодняшние и не здешние мысли и чувства – мысли и чувства, которые, конечно, ничем не хуже нынешних и здешних. И хотя ему не положено сидеть рядом с чужой женщиной или даже смотреть на нее и разговаривать с ней никоим образом (все это, наверное, уберегает его от множества лишних осложнений), он, очевидно, добрый малый и пребывает в хорошем расположении духа. Да и все присутствующие хасиды в
хорошем настроении; они энергично снуют по проходам, беседуют, нетерпеливо ждут длинной очереди в туалет, хлопотливые и занятые чем-то своим, словно стадо гусей. Они не обращают никакого внимания на знаки и надписи, словно не понимают по– английски. Стюардесс это страшно нервирует, и, когда я спрашиваю у одной из них, когда подадут напитки, она кричит: