Всемирный следопыт, 1927 № 02

— Мы стали искать палатку Танталуса и нашли ее. Но бумаг там никаких не оказалось. Мы вытащили тело из-под дерева и похоронили. Я до того не знал, кто он такой, а мой пассажир вырезал вот это чудное имя на дереве. Пассажир сказал, что это — фамилия покойного, но улыбался при этом так, что, я думаю, он меня просто дурачил. Вы слышали когда-нибудь такое имя? — и кучер при этом щелкнул бичом.

Я поспешил схватиться за ручку, чтобы не свалиться с экипажа.

— Да, — ответил я ему тихо. — Это даже очень известная фамилия[3]).

— Чудно. У нас здесь обычно зовут людей просто по именам.

И мы проехали мимо.

* * *

Еще один небольшой под’ем, и мы очутились в Майтауне, разоренном центре разоренного промышленного округа. Мы в’ехали в городок под звуки бича, окруженные густым облаком пыли. Двадцать белых одноэтажных домиков стояли по краям белой пыльной дороги. В тени сарая, на земле спал негр, да бродили три тощих собаки: и неизбежный козел, питавшийся этикетками от разбросанных кругом пивных бутылок. Таков Майтаун.

Ферма, на которую я отправлялся, находилась в стороне от большой дороги. Хозяин ее выслал мне с почтарем верховую лошадь и поручил ему проводить меня до места назначения. Так как почтари в австралийских кустарниках заботы о продовольствии: в пути сводят к надежде на гостеприимство окрестных жителей, а жена почтаря жила в Пальмервиле, то мы и отправились на ферму именно через Пальмервиль. Я привязал свой багаж к седлу, и мы поехали. За нами бежали две мохнатые собаки. Без собак и лошадей обитатель кустарников не может жить; он тратит на них весь запас любви, имеющийся в его сердце и не находящий другого применения у одинокого пастуха…

Начинало светать, но кустарники были еще полны ночной прохлады, и в воздухе пахло ласковой весенней свежестью. Мы беседовали о лошадях. Австралиец боготворит лошадь, но часто дурно обращается с нею.

Когда молодой обитатель кустарников, не видавший на своем веку ничего, кроме скота, лошадей, степей и оград, в первый раз попадает в город, он презрительно проходит мимо всех приманок культуры, в роде трамваев и кино, и спешит прямо на конскую площадь, где может часами стоять у решетки, как завороженный, не отрывая глаз от находящихся там лошадей. После этого он, удовлетворенный, возвращается домой, и сердце его больше недоступно ни для каких страстей.

В сердце Австралии путешествовали раньше на лошадях или пешком, но в последнее время стали употребляться велосипеды и верблюды. Обычный же способ, это — путешествие верхом. Путешественник берет с собой обыкновенно двух лошадей: на одну из них он вьючит багаж, на другой едет сам. По большей части бывает так, что хорошо приученные лошади сами идут друг за другом, а всадник, опустив поводья, посасывает трубку, при чем она совсем не должна быть непременно набита. По большей части лошадь умеет гораздо лучше находить дорогу, чем всадник, да если она иной раз и попадет не на ту тропинку— что за беда! Куда спешить! Быстро ехать — слишком жарко, да в кустарниках и не любят спешить.

Позади нас вдруг послышался топот конских копыт и раздался удар бича. Из тучи пыли появился всадник.

— Чорт возьми, Джек! Зачем вы так рано выехали из Майтауна? Я хотел ехать вместе с вами.

Почтарь слегка кивнул головой в знак приветствия и вежливо ответил:

— Я не знал этого, господин Мусгров.

Слово «господин» удивило меня.

— Кто это? — спросил я тихо.

— Скваттер с фермы Мусгров.

Ага! Скваттер — это то же, что помещик, даже больше.

Наш новый спутник гнал перед собой двух молодых негров. Я внимательно посмотрел на них. Один из них оказался мальчиком лет десяти. Оба были в пыли и в поту, а знаки, видневшиеся у них на спине, заставили меня невольно взглянуть на бич, который скваттер держал в руке.

_{Поравнявшийся с нами всадник гнал перед собой двух молодых негров. Знаки на их спинах заставили меня взглянуть на бич в руке скваттера.}

Мусгров заметил мое удивление и поспешил об’ясниться:

— Эти молодцы убежали с фермы, и я догнал их только за Майтауном. Отправились, видите ли, к своему племени на корроборри, — празднество с танцами. Но я им покажу, как танцовать!

И он грозно щелкнул своим длинным бичом, сделанным из кожи кенгуру. Я содрогнулся. Куда я попал! В арабский караван рабов, или здесь царили давно забытые ужасы «Хижины дяди Тома»?

— Неужели вы погоните этих несчастных до самого Палъмервиля?

Он засмеялся.

— Конечно. А потом еще пятьдесят миль до фермы Мусгров, завтра.

Я замолчал. Во мне боролись негодование и страх показаться! смешным. К стыду своему, должен сказать, что последнее чувство победило. Впоследствии я хорошо познакомился с тем, каково живется в колонии коренному владельцу земли — туземцу. Пришедшие сюда в погоне за наживой белые завоеватели считают ело за животное, назначение которого — обогащать «просвещенных» колонизаторов.