Всемирный следопыт, 1927 № 05

Несколько раз нога его скользила, и я чувствовал, как моя импровизированная лошадь склоняется на бок… Вовремя ловко переброшенная палка давала Кериму нужный упор: он выравнивался и шел вперед. В один из таких опаснейших моментов я не выдержал и закрыл глаза. Через минуту — и долго спустя после этого — я не мог без содроганья и жути вспоминать свои переживания… Но вот мы стоим уже на широкой каменной площадке, и лезгин, утирая с лица пот, удовлетворенно смеется…

Шли мы невероятно долго. Мне казалось временами, что мы идем уже несколько дней. Двигались мы в сером полумраке, — и бескрасочный путь наш, как дорога ночью или в мятель, был нескончаем…

Я плелся совершенно механически, не зная, сколько нам еще предстоит пройти и верно ли мы идем. Но вдруг — я встрепенулся. Я увидел под ногами знакомый черный длинный камень и обегавшую его знакомую тропу. Керим ничего не говорил мне, но я узнал ее, узнал то место, откуда мы вчера утром повернули в гору, узнал каменный естественный переход над ручьем, с радостью увидел скалу, похожую на затейливый павильон. Я ожил, ноги мои зашевелились быстрее, я попытался закурить, но безуспешно: дождь не давал разгореться папиросе… Через полчаса остервенело и знакомо залаяли собаки тушин…

Из-за непогоды пастухи в этот день не выгоняли баранты из кошар. Они сидели в палатках. Часы показывали всего лишь шестой час вечера, но кругом было сумрачно и серо, как осеннею ленинградскою ночью.

Шли мы с Керимом часов десять.

Недолго длилось наше оживленье, рассказы тушинам об охоте. Скоро мы улеглись спать.

----

Спал я долго, до следующего вечера. Кругом ничего не изменилось. О палатку постукивал ровный, унылый дождь. Керим — мокрый, бледный — лежал в углу палатки, забравшись на мешки с мукой. Я вымок до последней нитки. Даже в палатке бежали ручьи воды, стекавшей непрестанными потоками с гор. Рядом на мешках же спали двое молодых тушин.

Я решил посмотреть, что делается на воле. Недалеко от палатки, на большом камне недвижно лежал, завернувшись в бурку, старик. Собаки жалостно сбились вокруг него под камнем. А кругом, со всех сторон, безнадежной стеной нависал серый, до удушья скучный, мокрый мрак.

Взлохмаченный Керим вышел за мной из палатки. Я спросил его, нельзя ли согреть чаю. Спички у меня хранились в кожаной сумке. Долго мы пытались разжечь в палатке костер, но дождь заливал немедленно вспышку огня. Сухого вокруг уже ничего не было. Дождь не только падал сверху, но пропитывал водяной изморозью каждый клочок воздуха…

…Прошла еще ночь. Миновал новый день, — погода не менялась. Спать я не мог. Я лихорадочно дремал, я бредил…

Глава V

Шесть дней и шесть ночей дождя. — Да здравствует солнце! — Бегство туч. — Девушки-угольщицы. — Улыбка солнца и смех зурны. — Домой!..

Шесть дней и шесть ночей не переставая лил дождь. На седьмой день, утром мы увидели солнце. Оно было такое же, как и прежде. Оно грело наши тела, сушило одежды, оно дало нам возможность снова разжечь костер, согреть чайник, изжарить мясо. Горы, леса, дали блестели и улыбались солнцу, стряхивая с себя капли дождя…

С гор торопливо, поджав серые, мокрые хвосты, убегают обрывки туч. Они похожи на блудливых шакалов, рыскающих по ночам за могильными трупами…

А мы… мы днем, солнечным днем, жжем огромный костер. Дрова еще трещат от сырости, но горят во-всю. Мы, как ребята, с любовью смотрим на небо и землю. Лица тушин и Керима кажутся мне лицами братьев, повстречавшихся после долгой разлуки.

К нам из Сарыбашского селенья пришли две девушки-лезгинки. Они идут в горы, чтобы нажечь угля и спуститься в Кахи, где они продают уголь. Эти угольщицы необычайно красивы: высокие, стройные, как серны. Глаза их глубоки и темны, лица продолговаты и чисты, как елизаветпольский виноград, а гладкие, коричневые волосы отливают на солнце тяжелым солнцем фазаньего крыла… Они рассказали Кериму, что у него родился неделю назад сын. Керим торопится домой…

Я высушил белье, даже умылся, — и вода снова стала для меня ласковой и чистой. Сухой пес Баштур трется сухими лохмами о мою сухую спину.

Трава блестит молодо и весело. Вокруг стоит оживленный птичий гомон. Молодой тушин забрался на отвесную скалу над долиной, куда спускается пьяная от голода и от солнца баранта, и играет на зурне. Солнце улыбается прозрачным, радостным, заливисто-легким звукам восточного мотива, и смеется вместе с ними. Керим на пригорке чистит берданку, и каждую минуту мы встречаемся с ним глазами и дружески пересмеиваемся. Желтые шкуры серн, бурая медвежья шкура, клушица, молодой индюшонок, коричневый сокол и ряд мелких мертвых пташек висят на веревке над палаткой, тихо покачиваясь под солнцем. Мы скоро идем на равнину.

Керим торопится. Он спешит в Сары-баш, чтобы скорей увидать первенца.

Со скалы, не умолкая, несутся высокие, светлые звуки зурны… А с неба на землю смотрит щедрое, великолепное солнце, невиданное нами целую неделю.

ВНИМАНИЮ ПОДПИСЧИКОВ: