Всемирный следопыт, 1928 № 07

— Помню, — прошептал побелевшими губами Петька.

— Ты его убил?

— Я.

— За што?

— Ненароком. В тебя метил.

— Кто меня убить наущал?

— Шихтмейстер.

— Обещал за это сколь?

— Червонец да полушубок волчий.

— Дешевая моя голова! — скривил губы Жженый.

Хлопуша делал последние усилия, чтобы сдержать ярость. Он дышал тяжело и прерывисто, с хрипом, словно только что вынырнул из-под воды. Дрожащие его пальцы то сжимались судорожно в кулаки, то опять разжимались, как будто он уже тискал ими чье-то горло. Петька видел это, по лицу Хлопуши уже читал свой конец и все же не мог ни врать, ни запираться, ни даже умолять о пощаде. Голубые глаза Павла словно заколдовали его, отняли у него волю и разум. Обессиленный, опустошенный, он покорно отвечал на все вопросы Жженого.

— Еще отвечай, — продолжал Павел. — Государевы письма, что Хлопуша тебе давал, вместо наших мужиков кому относил?

— Шихтмейстеру. А тот — управителю.

— В фортецию солдат на завод вызывать кто ездил?

— Я.

— Иуда! — не вытерпел Павел и метнулся на Толоконникова с кулаками. Петька рванулся испуганно назад, и нога его, не найдя опоры, повисла над пропастью. Лицо его сразу перекосилось до неузнаваемости, а из глаз неожиданно брызнули слезы… Он понял, что спасенья нет, — но еще пытался бороться за жизнь. Неимоверным усилием хотел он выпрямить верхнюю часть туловища, которая перетягивала его назад, в пропасть. В прорехи рубахи видно было, как напрягались его мускулы; на лбу надулись веревки жил, и пот покатился по вискам. Одно томительное мгновение простоял он так, выгнувшись дугой над бездной, махая руками, цепляясь пальцами за воздух, а затем — без стона, без крика опрокинулся назад и пропал…

_{Одно томительное мгновение простоял Петька, выгнувшись над бездной, а затем — без стона, без крика опрокинулся назад…}

Хлопуша подошел к краю пропасти и заглянул вниз. На самом дне, между острыми зубьями скал застряло изуродованное тело. Вздохнул с силой:

— Сам, значит, себя казнил. Ну што ж, два раза прощают, на третий бьют…

И вдруг удивленно поднял руку к голове. Шапка птицей сорвалась у него с головы, взвилась кверху, а затем полетела в пропасть. Он не слышал слабого пистолетного выстрела. Обернулся. Ротмистр, бледный, со стиснутыми зубами, щупал левой рукой правую, повисшую безжизненно. В ногах его валялся небольшой пистолет… Ротмистр полез в карман, нащупал случайно один из пистолетов, подаренных ему Шембергом, и, не утерпев, выстрелил в Хлопушу.

Думал, убив вожака, справиться и с остальными мятежниками. Стоявший рядом с ним мужик во-время огрел его по руке дубиной и тем спас Хлопуше жизнь.

— Эх, ваше благородие, вот ты какой! — сказал без всякой злобы, с легкой укоризной Хлопуша. — А я ведь думал отстегать лишь тебя да и пустить на все четыре стороны. Ан нет! Прав наш батюшка-царь, — всех вас от прапорного до енерала вешать надо. Первеющие вы наши зловреды и мучители! Карбалка, иди-ка сюда, тамыр[17]), работа есть…

Приземистый киргиз в желтом китайском азяме[18]) отделился от толпы.

— Подвесь-ка его благородие! — коротко приказал Хлопуша.

— Слухам, бачка[19])! — Карбалка распахнул азям, выдернул из штанов очкур[20]), огляделся. Вековая сосна, поваленная бурей, свесила вершину над пропастью. Поддерживая одной рукой падавшие без очкура штаны, Карбалка полез на сосну. Сидя спокойно над бездной, привязал очкур к стволу сосны, сделал петлю и снова спустился на гору. Подойдя к впавшему в столбняк ротмистру, взял его за плечо:

— Пойдем, баранчук!

Ротмистр вздрогнул, посмотрел на петлю и вдруг с воплем начал рваться из рук киргиза.

— Ой, смешной! — удивленно сказал Карбалка. — Нельзя, бачка велел. Зачем как куян[21]) умираешь? Ты как кашкыр[22]) умирай, смело! Ну же!

Карбалка схватил ротмистра за шиворот и потащил к сосне. Вырываясь, офицер кричал:

— Душегубы!.. Дьяволы!..

— Ишь ты, — рассмеялся невесело Хлопуша, — што сын дворянский, што конь ногайский, умирают — так хоть ногами дрыгают. Кончай скорей, Карбалка! — махнул рукой и пошел в сторону.

Карбалка подтащил ротмистра к сосне, накинул ему на шею петлю и, отступив на шаг, вытянул руки, готовясь толчком в спину сбросить его со скалы.

— Не надо, — сказал вдруг внезапно успокоившийся ротмистр. — Я сам…

Подошел к краю, поколебался одно мгновение, а затем осторожно, словно с верхней ступеньки лестницы на нижнюю, опустил в пропасть ногу. Потерял равновесие, сполз со скалы и повис над стремниной…

— А-а-а! — заверещал по-заячьи, не владея собой, захлеснутый темным ужасом Шемберг.

Но чья-то плеть звучно шлепнулась об его спину, и он затих, лишь плечи тихо вздрагивали…