Всемирный следопыт, 1931 № 04

Мертвец в нарядной меховой парке, в расшитых узорами торбазах, с тарбаганьим пенкеном на голове, лежал, прикрытый оленьими свежими шкурами.

Гости весело и оживленно болтали. Грех печалить ушедшего в мир духов, и так ему горько! Пили ведрами густой чай, жевали сморщенные мухоморы.

— Мукомор лучше «пирта», — объяснял кинооператору Вивик. — Мукомор жуешь — плясать, петь будешь. Пирт пьешь — драться лезешь, сердито живешь.

Никто не оплакивал покойника, кроме двух его жен, изможденных старух. Трое молодых мамутов, с заплетенными в косички черно-синими волосами, весело перебрасывались засаленными картами. Друзья покойного подравнивали аккуратно уложенный посредине поляны высокий костер.

Потом старший из родственников Укипа острым голубоватым клинком разрезал шкуру яранги. Покойника вынесли через щель; седой подбородок его торчал кверху. Укип болел долго, и его щипчики для выдергивания волос бездействовали во время болезни.

Труп долго укладывали на ложе из смолистых дров. Без слез и песнопений окружили костер и зажгли. Трещало пламя.

А в стороне бешено трещал павловский «Белл»; рядом, ловя ременной петлей за покрытые пушком ветвистые рога, валили на мох молодых олешков, кололи их и свежей кровью, собираемой в чашки, плескали в потрескивающий костер. Двадцать четыре любимейших оленя провожали покойного зверобоя в его последний путь. Они носили Укипа при жизни по тундрам и долинам запада, они же должны были довезти хозяина и до мрачного царства смерти.

Внук Кукуна получил свое имя

Павлов с ручным аппаратом был вездесущ.

Он ел и спал урывками и с жадностью скряги копил в плоских круглых коробках конденсацию быта страны, запечатленную на прозрачной пленке.

Раз ему удалось попасть на коряцкие «крестины».

Молодая мать только что вышла из своего ритуального заточения: женщина после родов должна по обычаю прожить в отдельной маленькой яранге больше месяца. Новорожденного — темноволосого, пухлого и смуглотелого мальчишку — торжественно вымыли холодной водой, насухо вытерли кедровыми мягкими стружками и засунули в сплошной меховой костюмчик «на вырост». В этом расшитом тесемками, бисером и бубенчиками мешке новый житель Камчатки должен был провести все время, пока не научится ходить.

Женщины сели в кружок. Сияющий от счастья отец торжественно поднял ребенка и поднес его к группе уважаемых стариков. Два патриарха взяли в руки «тарарикан» — скрепленный под прямым углом угольничек из двух палочек. С угла тарарикана свешивалась отвесно жильная нитка с камешком на конце.

Установив тарарикан неподвижно так, что камешек перестал качаться на нитке, старики дали знак. Тогда все сидевшие начали хором выкликать имена предков и старших родственников новорожденного.

— Пелла-ат! Ичу-ун! Араку-уль! Ку-ку-ун! — нараспев выкрикивали все, не спуская блестящих от ожидания глаз с тарарикана.

На слове «Кукун» руки стариков дрогнули и камешек закачался.

— Кукун! Кукун! — радостно загудела яранга.

Новорожденный стал Кукуном, в честь деда, знаменитого охотника. Родня и гости задымили трубками. На поляне женщины резали полусырую оленину из котла с похлебкой.

— По мере оседания на землю, — рассказывает нам тигильский учитель-коряк Пеллатов, — коряки переходят на русские фамилии, прибавляя обычное русское «ов» к основному имени. Мой отец был коряк Пеллат. Обрусел и стал Пеллатовым.

— Он жив?

— О, да. Мы любим долго жить. Если не свалит повальная болезнь, не сломает шеи тяжелая лапа медведя или не опрокинется на волне «бат», коряк живет долго, бывает до ста лет.

— А правда, что среди племен севера свирепствует оспа, сифилис и прочие тяжкие болезни? — спросил я.

— Это выдумали поверхностные исследователи, — с неудовольствием ответил учитель. — Основная болезнь на севере — это конъюнктивит — воспаление глаз от снежного блеска. С ней всерьез теперь начинают бороться, раздают туземцам цветные очки, снабжают их лекарством. Оспа вспыхивает все реже — сказалась работа советских врачебных передвижек. Ну, а сифилис… У нас, на западе, его нет. Этот «подарок» буржуазной культуры не редок был на севере. А объяснялись заболевания тем, что у береговых чукчей долго сохранялся обычай уступать жен приезжим заморским гостям. Разгульные моряки из Америки и затащили проклятую болезнь на наш север. Но когда на мысе Уэллен появились советские люди, позорный обычай сошел на-нет, и болезнь идет на убыль…

— Настоящая культура проникает в край, — заключил Пеллатов. — Но вот с шаманством еще много придется бороться, сильны еще шаманы у нас…

Загадочная болезнь

Неоценимый Вивик обещал экспедиции показать настоящего шамана. Случай помог ему. Ламутов-оленеводов постигло тяжелое бедствие — один за другим начали болеть лучшие олени. Болезнь была злая. Какая именно — никто не понимал. Шаман Агин обещал отвести беду, но требовал в награду чуть ли не целый табун.

 Шаман отгоняет злых духов от умершего.

Вивик рассказал это участникам экспедиции в чрезвычайно удачный момент. В село прибыла передохнуть врачебная передвижка: врач, ветеринар, фельдшер и акушерка.