Всемирный светильник. Преподобный Серафим Саровский

Николай Александрович Мотовилов — помещик, совестный судья и смотритель уездных училищ Симбирской губернии. Он называл себя «служка Серафимов». По благословению батюшки он женился на простой крестьянской девушке, дочери известного уже нам Ивана Мелюкова, Елене Ивановне, которая дожила и до открытия мощей святого Серафима в 1903 году. Батюшка назвал и назначил его быть «питателем обители» Дивеевской, попечителем ее. И Мотовилов оправдал это послушание, особенно впоследствии, когда на обитель поднялось гонение.

Третьим сотаинником и сотрудником батюшки по монастырю был тоже семейный человек, отец Василий Никитич Садовский, кончивший Нижегородскую семинарию в 1825 году и бывший потом духовником Дивеевским. Святой Серафим сам руководил им и относился к нему с полным доверием.

Этим трем лицам, светским, а не монахам, заповедал батюшка перед своею смертью попечение о Дивееве: «Кроме них... никого не слушать». Пытался вмешаться Саровский послушник, некий Иван Тихонов, выдававший себя за «ученика Серафимова», но это был самовольный человек, нанесший потом огромный вред Дивееву. Впрочем, и ему батюшка многое открывал при жизни, для спасения его.

— Кроме меня, — часто говорил батюшка сиротам своим, — не будет у вас отца. Вручаю вас Самой Матери Божией, Она Сама вам игумения. А по Ней все управят.

Припомним, что и двери его затвора были открыты впервые не для монахов, даже не для строгого епархиального епископа Ионы, а для губернатора Безобразова и жены его.

А если мы вспомним самое великое, самое дивное откровение отца Серафима — его небесную беседу о цели христианской жизни, когда он преобразился Фаворским светом, то невольно опять задумаешься: почему этого сподобился мирской человек, все тот же Мотовилов, «служка Серафимов», а не какой-либо затворник-монах или хотя бы тот же священник Садовский?..

Кроме этих выдающихся лиц, мы далее, на втором плане, видим много и других мирян: крестьяне Мелюков, Ефим Васильев, вдова-дворянка Еропкина, Аксакова и т. д. Да и всякий, побывавший у святого старца, считал уже потом себя близким ему.

Чем же объясняется такое отношение пустынника, затворника, умершего для мира инока к живущим в миру?

Ответ на это неоднократно давал сам батюшка своим, точнее — общехристианским, учением о сущности христианства: стяжании благодати Святого Духа. А это стяжание не только возможно, но и обязательно для всех без различия. В своей дивной беседе об этом преподобный говорил Мотовилову:

— Что же касается до того, батюшка, что я — монах, а вы — мирской человек, то об этом думать нечего: у Бога взыскует правая вера в Него и Сына Его Единородного. За это подается обильно свыше благодать Духа Святого. Господь ищет сердца, преисполненного любви к Богу и ближнему, — вот престол, на котором Он любит восседать и на котором Он является в полноте Своей пренебесной славы. Сыне, даждь Ми сердце твое, — говорит Он (Притч. 23, 26), а все прочее Я Сам приложу тебе, ибо в сердце человеческом может вмещаться Царствие Божие (см. Мф. 6, 33). Господь равно слушает и монаха, и мирянина, простого христианина, лишь бы оба были православные, и оба любили Бога из глубины душ своих, и оба имели веру в Него, хотя бы яко «зерно горушно», и оба двинут горы (см. Мк. 11, 23).

Подобно этому преподобный Серафим говорил и другому мирянину, Богданову, незадолго перед своею смертью:

«Царство Божие — не брашно и питие, но праведность и радость во Духе Святом (ср. Рим. 14, 17). Только не надобно ничего суетного желать, а все Божие — хорошо, и девство славно... И брак благословен Богом: И благослови я Бог, глаголя: раститеся и множитеся (Быт. 1, 22). Только враг смущает все».

Итак, все дело — в стяжании благодати Святого Духа, или, что то же, Царства Божия. А это даруется Богом не зависимо от той или иной формы жизни, а в силу стремления человека к цели христианской жизни. И потому существенной разницы между монахами и мирянами, собственно, нет. Различие может быть лишь в степени, но и то зависит от произволения и подвига каждого.