Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война

Германия жаловалась, что установленные другими странами торговые барьеры затрудняют выплаты по репарациям. Сетования были вполне обоснованными. Германия была бы права, если бы действительно пыталась за счет роста экспорта получить средства для выплаты репараций. Но реально выплаты осуществлялись из сумм, предоставленных иностранными кредиторами.

Заблуждения союзников были столь велики, что они обвинили немцев в невыполнении договора о выплате репараций. Скорее, им следовало винить собственные меркантилистские предрассудки. Мирный договор был бы выполнен, если бы в странах Союзников нашлось достаточное число влиятельных людей, способных опровергнуть возражения, выдвигавшиеся немецкими националистами.

Иностранные наблюдатели совершенно не поняли роли Версальского договора в нацистской пропаганде. Ядром этой пропаганды была не несправедливость договора, а легенда о «ноже в спину». Война в очередной раз доказала нашу непобедимость. При желании мы могли бы наголову разбить все другие народы. Но евреи нанесли нам удар в спину. Нацисты упоминали Версальский договор только для того, чтобы продемонстрировать предельную низость евреев.

«Ноябрьское злодеяние, – говорили они, – принудило к капитуляции нас, страну победителей. Наше правительство выплачивает репарации, хотя никто не в силах заставить нас делать это. Наши еврейские и марксистские правители подчиняются требованию договора о разоружении, потому что хотят, чтобы мы выплатили эти деньги мировому еврейству». Гитлер нападал не на договор. Он нападал на тех немцев, которые в парламенте проголосовали за его принятие и теперь возражали против одностороннего разрыва обязательств. Для националистов легенда о «ноже в спину» была достаточным доказательством того, что у Германии есть силы для аннулирования мирного договора.

Многие критики Версальского договора из союзных и нейтральных стран утверждали, что было ошибкой давать Германии повод для обиды. Они заблуждались. Даже если бы мирный договор оставил Германии все ее европейские территории, не заставил отказаться от колоний, не заставил платить по репарациям и не наложил ограничения на перевооружение, новой войны все равно не удалось бы не избежать. Немецкие националисты были нацелены на завоевание жизненного пространства. Они стремились к автаркии. Они пребывали в полной уверенности, что имеют превосходные перспективы победить на поле боя. Их агрессивный национализм не был порожден Версальским договором. Нацисты чувствовали себя обиженными не из-за мирного договора, а из-за жизненного пространства.

Версальский договор часто сравнивали с урегулированием, достигнутым в 1814–1815 гг. Выработанная в Вене система{111} на многие годы обеспечила европейцам мирную жизнь. Якобы великодушие, проявленное по отношению к побежденным французам, избавило французов от желания отомстить. Соответственно, делался вывод, если бы союзники обошлись с Германией столь же великодушно, то и они добились бы лучших результатов.

Полтора столетия назад Франция была самой могущественной державой на континенте. Численностью населения, богатством, цивилизацией и военной мощью она превосходила все другие народы. Если бы в те дни французы были националистами в современном нам смысле слова, они смогли бы установить свое господство в Европе и какое-то время его удерживать. Но французам революционного периода национализм был чужд. Правда, они были шовинистами, считая себя (возможно, с большим основанием, чем другие народы) украшением человечества. Они гордились новообретенной свободой и верили, что их долг помогать другим народам в борьбе с тиранией. Французы были шовинистами, патриотами и революционерами. Но они не были националистами. Они не горели жаждой завоеваний. Не французы начали войну – на них напали иностранные монархи. Они победили агрессоров. После этого честолюбивые генералы, и прежде всего Наполеон, толкнули французов к присоединению чужих территорий. Сначала французам это даже нравилось, но их настроение менялось по мере осознания того, что они истекают кровью ради Бонапарта и его семьи. После Ватерлоо страна вздохнула с облегчением. Теперь можно было не бояться за жизнь сыновей. Мало кто из французов жалел об утрате Рейнской области, Голландии или Италии. Ни один француз не печалился из-за того, что Жозеф перестал быть королем Испании, а Жером – Вестфалии{112}. Аустерлиц и Йена отошли в область исторических преданий; тщеславие граждан тешилось стихами, воспевавшими покойного императора и его битвы, но никто не мечтал покорить Европу.