Поэтому к
’аджи были «духи добрые» в противоположность дэвам — «духам злым». Что к’аджи действительно были духи по сущности добрые, это мы видим из того еще, что армянские цари-аршакиды именовали себя к’аджами, разумея под ними существа, стоявшие выше обыкновенных смертных, существа небесного происхождения (Моис. хорен. кн. I, гл. XI; — кн. III, гл. XVII, XXVI, LI). В этом случае слово к’адж по значению своему тожественно с словом четре, которое находим в надписях на сасанидских медалях с прилагательным иездани — «небесный»; и потому четре иездани значит: «семя небесного происхождения» (Маздасн бех Арташетр малкан малка Иран миночетри мен иездан, т. е. «Поклонник Ормузда, превосходный Арташетр, царь царей Ирана, из небесного поколения богов»; см. Silvestre de Sacy, Memoire sur diverses antiquites de la Perse, p. 177-178), каким себя представляли парсийские цари-сасаниды[570].VI.
Как во всем греко-римском и восточном мире, так и в языческой Армении мы находим между божествами и смертными вообще ряд посредствующих существ, служащих связью, постоянно указывающею на постепенность перехода, по понятиям древних, от мира видимого к миру невидимому; я разумею полубогов,
называвшихся у древних армян дюц-азн’ами, ***, т. е. «мужами божественного происхождения». Между такими дюц-азн’ами первое место занимает Вахагн, ***, сын, как говорит армянский эпос, Тиграна I Хайкида, современника Кира и Креза. Память о нем сохранилась в песнях рапсодов, в которых рождение Вахагна представлялось в поэтических красках, изобличающих необузданность фантазии последних. Моисей хоренский сохранил в своей Истории отрывок, в котором воспевалось рождение этого полубога и который начинался следующими стихами:«в муках рождения находились небо и земля;в муках рождения лежало и пурпуровое море,море разрешилось красненьким тростником;из горлышка тростника выходил дым;из горлышка тростника выходило пламя;из пламени выбегал юноша:у него были огонь-волосы,борода была из пламени,а очи — словно два солнышка» (кн. I, гл. XXXI).