Всеобщая история чувств

Мы открываем рот, выдавливаем воздух из легких в гортань и прогоняем через щель между голосовыми связками, заставляя их вибрировать. А потом говорим. Если связки вибрируют часто, слышен голос высокого тембра – тенор, или сопрано, если медленно – контральто, баритон или бас. Вроде бы все просто, но эти действия создают и разрушают империи, позволяют детям достигать коротких, но действенных перемирий с родителями, корпорациям – управлять нацией, как огромной надувной плавучей игрушкой, любовникам – произносить прочувствованные речи, обществам – выражать свои благороднейшие помыслы и гнуснейшие предрассудки. Многие из этих качеств вложены в сами слова. Языки несут в себе образы жизни и чувств людей. Подчинив себе Англию в 1066 году, Вильгельм Завоеватель принес с собой французские обычаи, законы и язык, многое из которого до сих пор у нас в ходу. Обособленная от населения французская элита считала покоренных саксов неотесанными невежами, а саксонский язык, даже в самых галантных проявлениях, – грубым и вульгарным, во-первых, потому, что он не французский, а во-вторых, потому, что непонятный. Поэтому пришедшее из французского слово «perspiration» (испарина, пот) считалось благородным, в отличие от саксонского «sweat», французские «urine» и «excrement» можно было употреблять, а саксонские «piss» и «shit» – нет. Саксы занятие любовью обозначали глаголом «fuck» (сравните его со староголландским «fokken» (ударять, колотить)[74], а французы – словом «fornicate» (от латинского «fornix» – в Риме так называли сводчатые подвальные комнаты, которые снимали проститутки; слово стало эвфемизмом для борделя, а затем и того, чем в борделях занимаются. «Fornix» связано с «fornus» – «сводчатая кирпичная печь», а это слово восходит непосредственно к «formus» – «тепло»). Поэтому «to fornicate» значит «нанести визит в маленькое подвальное помещение со сводчатым потолком». Очевидно, такая трактовка больше подходила для впечатлительных французов, нежели «колотиться» о кого-то, и последний вариант казался им слишком грубым и животным – саксонским[75].

Звуки сильно влияют на нас, и поэтому мы любим слушать стихи, нам нравится, как звуки словно рикошетом отскакивают один от другого. Порой мы предпочитаем слова, самим звучанием говорящие о том, что они обозначают: шипение, рык, шепот, чириканье, топот, звон. Английское слово «murmur» (издавать невнятные звуки, бормотать, жужжать) и звучит невнятно; потому-то оно идеально легло в стихи Альфреда Теннисона о поляне в летнем лесу:

The moan of doves in immemorial elms,
And murmuring of innumerable bees.

(Стон горлиц в кронах древних вязов / И пчел бесчисленных жужжанье.)

Древние греки назвали это явление ономатопеей (звукоподражанием). У него существуют весьма трудноуловимые формы, истоки которых теряются в истории этимологии. Например, когда говорящие по-английски люди называют плохого врача «quack», они используют сокращение от голландского «kwakzalver» (шарлатан), имея в виду неуча, непрерывно квакающего о своих успехах. Манера произносить слова определяет нашу идентичность, дарит ощущение местной или национальной принадлежности, вплетает в гладкую от природы ткань грубые нити иммигрантского акцента. Если людям требуется новый словарь для объяснения новых задач, описания местности или социального климата, возникает диалект. Диалекты прекрасны тем, что в них можно увидеть эволюцию знакомого языка, которая обычно растягивается на столетия. Национальный язык Бермудских островов – английский, и местные жители будут разговаривать с вами на стандартном английском, разбавленном сленговыми выражениями из американских телепередач, но между собой они объясняются на диалекте, не столь синкопированном, как на Ямайке, но тоже весьма сложном и колоритном.