Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920

В августе 1916 года „Эвр”, руководимый демагогом Гюставом Тери, напечатал „Огонь, Дневник одного взвода” Анри Барбюса, который добровольцем провел всю войну в окопах как простой солдат. Вскоре, выпущенный книгой, роман получил Гонкуровскую премию и быстро разошелся более чем в ста тысячах экземпляров. Впервые со страниц книги Анри Барбюса раздался голос настоящего „пуалю”, голос его звучал совсем не так, как в шовинистических речах; „Огонь” приветствовал Карла Либкнехта, заточенного в Германии за антимилитаристскую деятельность, разоблачал ужасы бойни, призывал к борьбе против войны… Эта великая книга стала событием, далеко шагнувшим за пределы литературы. Она оказала глубокое влияние на Абеля Ганса, который к фильму „Я обвиняю” поставил три эпиграфа, взятых из произведений латинского поэта Горация и Анри Барбюса…

Почти все изобличительные кадры, рисующие ужасы войны в его фильме, созданы под прямым воздействием „Огня”, так как сам Абель Ганс не бывал в окопах.

Не один Барбюс среди интеллигентов сделал свой выбор. Ромена Роллана, который жил тогда в Швейцарии, еще раньше, чем Барбюса, публично объявили „предателем”, хотя повсюду тайно восхищались его смелой книгой „Над схваткой”, опубликованной в 1915 году. Под эгидой Роллана журнал „Завтра” в Швейцарии формировал писателей и поэтов. Пацифизм Анатоля Франса возмущал Пуанкаре…

В первые месяцы 1917 года русская революция свергла царя, и это событие потрясло французское общественное мнение. Шовинистическая печать, и в частности „Матэн”, печатая сообщения специальных корреспондентов, выставляла в смешном виде Советы рабочих и солдатских депутатов, которые организовывались повсюду в России. Цензура считала эти репортажи отличной контрреволюционной пропагандой. Французские рабочие и солдаты извлекали из них совсем другие уроки. Русская революция сыграла решительную роль в майско-июньских событиях 1917 года во Франции.

В апреле было предпринято крупное франко-английское наступление — предполагалось, что оно должно положить конец войне. 16 и 17 апреля в снегу и в грязи на Краонском плато и на Шемэн де Дам пало 25 тыс. человек. Кровавая бойня закончилась полным провалом всего наступления. Разразился острейший кризис военного руководства. Генерал Петэн сменил Нивелля на посту главнокомандующего…

Лишения и низкая заработная плата способствовали забастовкам во всей Франции. Швеи, работавшие в модных парижских мастерских, стали принимать участие в демонстрациях.

„Эта забастовка была смеющейся и даже цветущей, — отмечала актриса из „Комеди Франсэз” [278]. — Сначала я боялась ее, но увидела весело распевавших молоденьких мастериц. Они требовали свои 20 су. Они были правы. И они их получили… Никаких стычек с полицией. Полицейские, обрамлявшие, как в Англии, шествие забастовщиков, подымали упавшую шляпку, останавливали коляски, чтобы все шло хорошо.

Как сказала мне одна женщина, ремесло которой мне неизвестно: „Появляется желание бастовать”. При этом она убежденно добавила: „Забастовки будут”.

Действительно, ждать долго не пришлось. Несколько дней спустя Пуанкаре записал в дневнике о манифестации стачечниц — работниц парижских металлургических предприятий:

„Суббота 2 июня. Вернувшись в Елисейский дворец, я услыхал шум, доносившийся со стороны Большого дворца и длившийся почти два часа. Стало известно, что две или три тысячи бастующих женщин направились к министерству вооружения, куда они послали делегации. Они несли знамена и оглушительно кричали…

Понедельник 4 июня… Меня уведомили, что аннамиты в Сен-Уане только что стреляли в толпу. Неужели это начало полного развала?” [279].

Фронтовики были осведомлены еще раньше, чем президент республики, о парижских стачках и о том, что правительство отдало приказ колониальным войскам стрелять в женщин. Несмотря на почтовую цензуру, новости в накаленной атмосфере разносились с быстротой молнии. После резни в Краонне по всему фронту распевали на мотив сентиментального печального вальса:

Не глядеть бы на них,
На тех крыс тыловых —
Толстосумов с Бульваров больших.
Пусть бы все толстяки,
С фронта что утекли,
Посидели в траншеях, как мы.
Не унес еще шкуры никто
Из Краонны, с плато —
Жирным барам есть место зато:
Их черед — на плато.
Вы стоите горой за войну,
Отдавайте же шкуру свою.

Правительство встревожилось, видя, что парижские профсоюзы распространяют на фронте „пораженческие” листовки и что 1 Мая 10 тыс. манифестантов приветствуют русскую революцию. Весть о том, что цветные войска стреляли в женщин и стачечников, потрясла солдат. На фронте восстало несколько дивизий, в основном отборных, измученных войной и солдатчиной.