Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920

Голливуд означает не только практически полную монополизацию внутреннего рынка национальной кинопродукцией, но также и завоевание мирового кинорынка и установление во всем мире американской гегемонии. Успех „Рождения нации” открывает пути для корпорации „Трайэнгл”, поддерживаемой и финансируемой трестом Рокфеллера (нефтяными монополиями и крупнейшим банком) и не скрывавшей стремления завоевать экраны всех стран света. Американский империализм встал с открытым забралом в сфере кинематографии, обладая невероятно могучей силой экспансии, сразу после триумфа „Рождения нации”. Реакционная и расистская идеология фильма приобрела, таким образом, особое значение.

Успех этого воинствующего фильма не имел бы таких крупных коммерческих результатов, если бы война, начавшаяся в Европе, не открыла для Америки перспективу гегемонии, о которой мечтали в начале века основатели трестов и которая вдруг стала ощутимой реальностью.

„Рождение нации” — ключевой фильм в истории киноискусства. Более того — ключ к успеху в истории кинематографической промышленности. Картина „Рождение нации” в первую очередь означает пришествие нового киноимпериализма, установившего господство на развалинах гегемонии французской кинематографии.

Глава XIX УПАДОК ФРАНЦУЗСКОЙ КИНЕМАТОГРАФИИ (1914–1919)

1 августа 1914 года крупнейший корпоративный французский киножурнал — еженедельник „Вестник кинематографии” — опубликовал редакционную статью „Да здравствует мир”, написанную ответственным редактором журнала Шарлем Лe Фраппэ:

„… Повсюду вольнолюбивые народы пылко жаждут мира. Одинаковый образ действий, одинаковую энергию проявили они, участвуя в манифестациях как в Берлине, так и в Париже, требуя прекратить преступление против человечества.

Я как представитель „Вестника кинематографии” лично присутствовал на величественных по размаху уличных манифестациях, которые проходили в последнее время по ночам на Больших бульварах. Я видел из окна, как бушевала, словно море, несметная толпа, охваченная гневом. Мне никогда не забыть невиданной картины единодушного всенародного выступления против провокаторов европейского конфликта.

Бульвар — сердце Парижа. По его могучим артериям течет жизнь народа. Наводненный шумной толпой, он походил на котел преисподней, где клокотали все страсти, весь гнев.

Волнение, охватившее народные массы, приведенные в невероятное исступление ураганом человеческих страстей, накалившихся до предела, создавало иллюзию разбушевавшегося бездонного моря, неукротимые волны которого пробивали брешь в рядах беспомощных, обезумевших полицейских. И из этой толпы с непреодолимой силой поднимался оглушительный, волнующий, но не поддающийся описанию гул, в котором сливались воедино возгласы, крики одобрения, свистки, песни.

То и дело составлялась колонна. Тысяча, а может быть, и пять тысяч человек соединились, чтобы обойти Париж с возгласами: „Да здравствует мир! Долой войну!” — а из окон и с балконов, переполненных людьми, неслись взрывы рукоплесканий.

Нет, Франция не хочет войны. Мы не решаемся даже думать о том, что правительству придется допустить… кровавое бедствие, которое ляжет клеймом позора на нашу цивилизацию… Нашей кинопромышленности, больше чем всякой другой области промышленности, будет нанесен смертельный удар, если всеобщая мобилизация завтра временно остановит биение сердца Франции”.

И правда, война нанесла смертельный удар французской кинематографии. „Вестник кинематографии” не появлялся ни в 1914 году, ни в последующие годы. Когда он вышел снова в 1917 году, то в нем была помещена отличная фотография Шарля Лe Фраппэ в форме младшего лейтенанта.

Через три дня после народных манифестаций на Парижских бульварах по поводу всеобщей мобилизации, которая „вовсе не означает войну”, по заявлению Пуанкаре и Вивиани, все было дезорганизовано — разлагались отбросы в мусорных ящиках, стоявших у дверей, столица лишилась всех средств транспорта. Все эти трудности не помешали, однако, 300 тыс. парижанам 4 августа 1914 года, в день объявления войны, шествовать за похоронным кортежем Жана Жореса, убитого за то, что он слишком часто возвещал своим звучным голосом южанина: „Ваше общество… даже находясь в состоянии кажущегося покоя, порождает войну, как порождает застывшая туча грозу”.