Всеобщая история стран и народов мира

В полночь эти вести дошли до собрания; депутация, отправленная к королю, встретила его на дороге. Один из многочисленных дворян-либералов, личный друг короля, герцог Лианкур, уговорил его отправиться в собрание без охраны. Его встретили восторженными рукоплесканиями: последовала сцена примирения в духе страны. О реакционном министерстве не было речи; несколько популярных депутатов поспешили в Париж с доброй вестью, и там президента Бальи назначили бургомистром Парижа вместо убитого Флесселя, а начальником национальной гвардии избрали Лафайета, героя американской войны за независимость. Отслужили благодарственный молебен, и король дал себя уговорить приехать в Париж. Новый мэр Бальи в изысканной приветственной речи сказал слова, оказавшиеся, к несчастью, пророческими: «Генрих IV некогда покорил этот народ; сегодня же население Парижа покорило короля своего». Вернувшись в Версаль, Людовик опять призвал Неккера, а собрание избрало президентом на место Бальи герцога Лианкура.

Взятие Бастилии, которая, в сущности, была не взята приступом, а скорее передана народу, считалось и до сих пор считается французским народом за начало нового времени, эрой свободы, и в кругах свободомыслящих всего света глядят на это с восторгом. Прежде всего это было тяжелым поражением государственной власти, сигналом к первой дикой вспышке анархии, неистовствовавшей впоследствии по всей стране. Одним из многих случаев было убийство кратковременного министра Фулона, которого толпа подхватила в Фонтенбло, притащила в Париж, повесила на фонарном столбе и отрубленную его голову носила как трофей. Также был повешен зять семидесятичетырехлетнего Бертье, хотя оба не заслужили никакого веского упрека; старый порядок вещей уничтожался среди ужасов всякого рода.

В то время как народ под впечатлением созыва государственных сословий и волновавших его честолюбцев-демагогов полон был самых преувеличенных надежд, нужда достигла страшных, угрожающих размеров, вследствие плохих урожаев 1788 года и холодных зим 1788 и 1789 годов. Всюду возбуждали народ против аристократии ораторскими речами о его неприкосновенных верховных правах и терпимых несправедливостях; следствием были анархия и преступления. Грабили замки, безнаказанно убивали, расхищали леса, нарушали права охоты. Прежние обязанности нигде не исполнялись, и хорошо еще, когда землевладельцу или монастырю удавалось откупиться от зверств, подписав бумагу об отречении от своих прав. Государственная машина переставала работать; солдаты были ненадежны, бунтовали; королевские интенданты нигде не показывались, и все относящееся к прежнему порядку вещей рухнуло. От сумасбродства этой новой жакерии не ограждали ни благородная деятельность благодетеля бедных, ни безупречная жизнь. Подобные случаи составляют отличительную черту смутных времен, что доказывается примером Германии, где это повторилось в 1848 году, хотя и в меньшем масштабе.

По всей Франции разнеслась пустая молва о вооруженных разбойничьих шайках, будто бы собиравшихся повсюду. Взбудораженный народ трепетал против разбойников, которые не являлись, да и не существовали. Вновь созданная национальная гвардия была сомнительным приобретением, так как она попала под общее несчастье этого смутного времени, когда все хотели повелевать и никто не хотел повиноваться. Положение ухудшалось с каждой неделей, так как при увеличивающейся ненадежности положения производительная деятельность ослабла, работы не было, затруднялось обращение денег и останавливалось естественное кровообращение в народном организме. Обстоятельства усложнились еще одним новым явлением, вполне естественным – эмиграцией аристократов, которые теперь нигде не были ограждены от грубого насилия. Первыми эмигрантами в страшные июльские дни были граф д’Артуа, брат короля и семейство Полиньяк, особенно близко стоявшее к королеве.

«Ночь чудес», 4 августа 1789 г.

Собрание приступило к работе 1 августа. Единственная положительная сторона последних событий – возвращение Неккера, не имела уже особенного значения. Более чем когда-либо требовалось сильное правительство, а создать его Неккеру было не под силу. Это было невозможно ввиду настроения собрания и волнения в народе. По предложению мечтателя Лафайета постановили: по теории доктринеров начать конституционную хартию декларацией прав человека и гражданина. Совещания эти были прерваны доходившими отовсюду известиями об увеличивающейся анархии в провинции. Собрание, с одной стороны опасаясь оказаться недостаточно человеколюбивым, с другой – под страхом вооруженных шаек, подкупленных демагогами, находившимися на трибунах, принялось тушить огонь маслом.