Однако было еще сомнительно, могло ли все это достаточно укрепить июльскую монархию при том способе, каким эта монархия возникла, при характере французской нации и при положении дел, сформировавшемся с 1789 года. Дела еще ухудшались вследствие несчастья, постигшего королевскую семью, да и всю страну, в июле 1842 года. Во время поездки (наследника престола) герцога Орлеанского, Фердинанда Филиппа, в Нёльи лошади его взбесились, он выпрыгнул из экипажа и получил столь тяжкие травмы при падении на мостовую, что скончался в тот же день. Королю было 69 лет, принцу, ставшему теперь наследником, всего только 4 года. Его мать была назначена регентшей в случае смерти старого короля. Такие обстоятельства давали основание к изменению существовавшего порядка посредством расширения избирательных прав, на тот момент столь ограниченных, что представителями нации являлось небольшое число лиц, а это придавало всему образу правления характер господства одного класса – именно буржуазии.
Правительство, располагая большими средствами, могло иметь сильное влияние на это сословие при выборах, и, что было хуже всего, такая система сама провоцировала продажность. Правительственные депутаты получали за свой лояльный образ мыслей вознаграждения в виде ленточки Почетного легиона, повышения по службе, концессии для себя или для рекомендуемых ими лиц; округ, сумевший избрать такого представителя своего настроения, вознаграждался за то проведением каналов, дорог, дарованием всяких субсидий. Примеры таких подкупов среди привилегированного сословия, которое, будучи богатым, хотело, по общечеловеческой слабости, иметь еще больше, умножались до того, что бросались в глаза. Это дало оппозиции четкую цель и меткое слово для ее обозначения: «избирательная реформа» сделалась лозунгом дня, и правительство Луи Филиппа поступило бы разумно, предупредив в этом случае желание нации, т. е. расширив избирательные права, равно как полномочия тех, которые в силу своего избрания имели влияние на законодательство и на весь ход дел, чем утвердило бы существовавший порядок на более широких и прочных основах.
Но правительство не сделало этого, дав тем самым повод династической оппозиции идти долгое время рука об руку с радикалами, среди которых уже назревали республиканские, частью даже коммунистические и социалистические идеи. Во время парламентской сессии 1847 года весьма дельное предложение об увеличении числа депутатов с 459 на 538 и о понижении избирательного ценза с 200 франков до 100 было отвергнуто 252 голосами против 154. Оппозиция приступила тогда к весьма активной агитации вне стен парламента в пользу избирательной реформы. Одним из главных средств к тому служили «реформенные банкеты»; на них произносились страстные застольные речи, вслед за которыми покрывались подписями петиции в пользу реформы.
События в Италии и Швейцарии, во время которых французское правительство держалось реакционной стороны, усиливали недовольство, и король, открывая 28 декабря 1847 года новую парламентскую сессию, напрасно упомянул, что надеется на сохранение конституционного порядка, «несмотря на недовольство, разжигаемое враждебными или слепыми страстями». Он должен был вскоре узнать, на свою погибель, что эти страсти – по крайней мере некоторые из тех людей, которые обуревались ими, – не страдали слепотой.
После того как большинство палаты одобрило ответ на тронную речь, оппозиция решила возразить на это большой демонстрацией, именно реформенным банкетом, который предполагалось устроить 22 февраля в одном из садов на Елисейских полях, причем участвующие отправились бы туда длинной процессией, между выстроившейся шпалерами, без оружия, национальной гвардии. Правительство, после долгого колебания, запретило, очень тактично, не сам банкет, а лишь сборище на площади Маделены, откуда предполагалось начать шествие. Оппозиция, которой было немного не по себе, отменила банкет, ограничившись несколькими громкими словами, к великому негодованию своих союзников-республиканцев, собравшихся в помещении одной радикальной газеты. Они все же не теряли надежды на какую-либо демонстрацию, однако день прошел без особых происшествий. Правда, на улицах было заметно большое оживление, раздавались возгласы: «Долой министерство!» или «Да здравствует реформа!», – кое-где строились баррикады; но лишь на другой день, 23-го числа, стало ясно, что волнение возрастает и что именно национальная гвардия сочувствует требованию реформы. Это произвело впечатление на короля; он понимал, что надо уступить, и Гизо отправился в палату с заявлением о том, что графу Моле поручено сформировать новое министерство.