Февральская революция не оказала непосредственного влияния на страны Восточной Европы, Россию и Турцию. Тем не менее Россия готовилась к войне, и в манифесте от 26 марта 1848 года император указывал своему народу на опасности, будто бы угрожающие государству с Запада. Он намеревался вмешаться в дела Пруссии, но воздержался от этого. Действительно, такое вмешательство только усилило бы революцию, придав ей крайне радикальную окраску. Но обстоятельства сложились так, что Россия спасла молодого австрийского императора, который только своими силами не мог одолеть революцию в Венгрии; затем, в союзе с Пруссией и Австрией, Россия усмирила и то, что считалось (не только ею, но и фанатичной партией в Пруссии) революцией в Гессене и Шлезвиг-Голштинии. Во второй половине 1852 и в начале 1853 годов на русского императора в большей части Европы смотрели как на главного блюстителя консервативных интересов; он был кумиром мелких германских государств, консервативной партии в Пруссии и австрийской военной реакции. Все это утверждало его в убеждении о всемогуществе России, о той важной роли, которая выпадала на долю России в умиротворении Европы – и, конечно, делало его весьма нетерпимым по отношению к политике других государств. Вскоре ему представился случай продемонстрировать эту нетерпимость при столкновении с одним из соседних государств.
В известном смысле, и здесь дело шло о подавлении революции. Волнения в Дунайских княжествах, Молдавии и Валахии, именно либеральная демонстрация на пользу пересмотра основного государственного законоположения, «Reglement organique», в смысле идей 1848 года, привела к совместной окупации княжеств турецкими и русскими войсками и к Балта-Лиманскому договору (май 1849 г.), согласно которому России предоставлялись здесь почти одинаковые права с Высокой Портой. После усмирения венгерской революции Австрия и Россия стали требовать у Турции выдачи венгров и поляков, успевших бежать от кровавой расправы в Венгрии. Порта, поддерживаемая английским, французским и даже прусским послами, отклонила это требование. Но, кроме того, давно был затронут другой вопрос, которым можно было воспользоваться в этом случае. Это был вопрос о Святых Местах. Он касался известных прав греческого духовенства на некоторые, освященные преданием, места в Вифлееме и Иерусалиме; дело шло о серебряной звезде, об одних вратах, одном ключе и т. п., по поводу которых возникали споры и распри между латинянами и греками, греко-католическим и римско-католическим монашеством. Россия взяла на себя своего рода протекторат над греками, Франция – над латинянами. Новый император французов, желавший оказать некоторую услугу своему духовенству, относился к этим дрязгам серьезно; но вскоре отступился, заметив, что царь, совершенно не скрывавший своего отношения как представитель законности монархического начала к нему, как к выскочке, готовится сделать большую ошибку.
После множества препирательств 28 февраля 1853 года прибыл в Константинополь князь Меньшиков, который, опираясь на довольно безвредную статью Кучук-Кайнарджийского договора (1774 г.), потребовал обеспечения привилегий греко-католического духовенства формальным договором между Портой и Россией, что было равносильно утверждению русского протектората над 10 миллионами турецких подданных греко-российского исповедания. Меньшиков вел себя очень высокомерно, объявил ультиматум, затем ультиматиссимум, а когда Порта, опираясь на помощь Англии и Франции, все же отклонила эти требования, ограничивавшие власть султана в его собственных владениях, Меньшиков выехал из Стамбула со всеми членами русского посольства.
Русский император уже пытался в своих беседах с английским послом, сэром Гамильтоном Сеймуром, в январе и феврале того же года затронуть вопрос, не больше и не меньше как о разделе Турции, о том, что могло случиться, по его выражению: «Если бы больной на Босфоре внезапно скончался». Если бы между Англией и Россией было достигнуто соглашение, то Франции оставалось бы только подчиниться; о Пруссии даже не упоминалось; об Австрии было сказано буквально следующее: «Вы должны знать, что если я говорю о России, то тут подразумевается и Австрия». Однако Англия не изъявляла сочувствия в этом вопросе, и все прочие расчеты русского правительства тоже не оправдались.